Нил Шустерман - Оборванные струны

Это совсем не то, чего желает Уил, но он пытается утешить себя мыслью, что его музыкальный талант переживёт его расплетение.

— Моя гитара, — ухитряется он проговорить сквозь стиснутые зубы, стараясь не обращать внимания на то, что он больше не чувствует пальцев на ногах.

— Она в сохранности, — уверяет его Роберта. — Она у меня.

— Отошлите её домой.

Она сначала медлит, потом кивает.

Расплетение Уила идёт полным ходом — гораздо быстрее, чем обычно проходят подобные операции. На него уже накатывает волна мрака — слишком скоро! Он больше не может слышать Роберту. Он больше не может видеть её.

Затем, посреди всей этой пустоты он вдруг ощущает чьё-то знакомое присутствие.

— Дедушка? — пытается сказать Уил. Он не может больше слышать собственный голос.

— Да, Чоуилау.

— Мы идём в Нижний Мир?

— Посмотрим, Чоуилау, — отвечает дед, — посмотрим...

Но что будет теперь, для Уила больше не имеет значения. Потому что наконец-то к нему пришли.

Не с помощью дымовых сигналов.

Не путём сложных следственных действий Совета.

Не через общеплеменные силы безопасности, размещённые в резервации после того, как орган-пираты увели Уила.

Нет. Весть о том, что Уила больше нет, дошла до резервации, когда почта доставила сюда посылку с его гитарой. Обратного адреса на посылке не было.

Уна держит гитару в руках и вспоминает горы, которые Уил строил для неё в песочнице — им было тогда пять лет. Вспоминает вспыхнувшую в его глазах тихую радость, когда она попросила его жениться на ней — им шесть. Его скорбь, когда умер дедушка Точо — она и Лев сидели тогда на полу больничной палаты. Прикосновение руки Уила, когда он прощался с ней перед походом.

Во всех этих воспоминаниях живёт его музыка, она слышит её каждый день в дыхании ветра, играющего в кронах деревьев. Она мучает и жжёт её. Или, может, наоборот — утешает и говорит, что на самом деле никто не уходит бесследно.

Уна пытается помнить об этом, когда кладёт гитару Уила на стол в своей мастерской. Здесь нет почившего тела, здесь лишь гитара. Она нежно, с любовью снимает с неё струны и готовит гитару к завтрашнему огненному погребению.

И она никому не скажет о странной, необъяснимой надежде, живущей в её сердце: что когда-нибудь она снова услышит, как музыка Уила, громкая, чистая, воззовёт к её душе.

КОНЕЦ

Кто подзабыл: это тёмно-коричневый цвет. Дальше будет упоминаться краска под названием «сиена» — это цвет вообще-то жёлто-оранжевый, цвет охры. Но в мире, где живут герои этой трилогии Шустермана, таким термином называют белых людей. Политкорректность в этом мире доведена до предела. Мне кажется, Шустерман и в этом случае доводит ситуацию до абсурда, так же, как он доводит её до абсурда в отношении разборок между сторонниками и противниками абортов, вылившимися в настоящую войну и приведшими к невероятному — принятию Билля о Жизни. (здесь и далее прим. перев.)

Я предпочитаю этот термин термину «разборка», употреблённому официальным переводчиком, поскольку «разборка» вызывает у меня стойкие ассоциации с преступной средой.

Родители Лева отдавали десятую часть своего добра в пользу своей церкви (в книге не говорится, что это за церковь, да это и неважно), а поскольку в семье Калдеров было 10 детей, Лев стал «десятиной» и должен был отправиться на расплетение в этом качестве.

Так я взяла на себя дерзость назвать тех, кто отправляется на расплетение. Дело в том, что в книге Шустермана Unwind (в русском переводе «Беглецы») есть специальный термин для таких детей, и этот термин выведен в названии книги — unwind. Официальный переводчик предпочёл этот термин вообще никак не переводить и полностью исключил его из ткани повествования. Я же посчитала необходимым всё же хоть как-то воплотить авторский замысел, удачно или нет — это уже другой вопрос.

Такой характерный удар по внешнему ободу барабана, играющийся для эффектной концовки джазовой пьесы.

Известный факт: олень, застигнутый светом фар на дороге, застывает на месте, вместо того, чтобы бежать. Ученые пока не выяснили, почему так происходит.