Михаил Исаков - Телепупс

— Наверное, переживаете, что такое перспективное дело накрылось.

Не моргнув глазом, страж правопорядка ответил, что жалеет:

— Очень. Аж, слов нет.

Говорят, человек, если испытывает нехватку слов, то есть информационных носителей, то начинает эти носители, то есть слова, выдумывать. Вот, русский мат. Он красноречиво разбросан по потоку людской мысли и, может быть когда-то, очень давно имел строго определенную смысловую нагрузку. Даже наверняка имел… Правда, со временем весь его смысл выродился в чувства, рожденные отсутствием тех самых нужных, но неизвестных слов. Вместо них, наш народ-богоносец с удовольствием использует всякие непотребные междометья и падежи. Это вовсе не означает, что человек, а особенно русский, этакий выдумщик и фантазер. Это свидетельствует, что homo sapiens sapiens обладает системным мышлением, которое не терпит терминологической пустоты.

Человек разумный, образованный, да к тому же в меру брезгливый к себе и миру, стараясь избежать системных пробелов, вынужден много учиться и думать. Буквально постоянно. Мозг таких перегрузок не выдерживает и потихоньку начинает съезжать с катушек. Отсюда проистекает пьянство, наркомания, мировая литература и Нобелевские премии. А еще в таких нечеловеческих условиях существует на удивление много народу. Про них пишут в газетах, их показывают по телевизору и берут многочисленные интервью, а потом долго и нудно обсуждают то, что кто-то из них по неосторожности ляпнул. Например, что-то вроде:

«Voluntas populi suprema lex» [1] «Воля народа — высший закон» (лат.). .

Все натурально разевают рот и много лет спустя приводят этот перл в качестве великой и недоступной мудрости. Наверняка, когда Цицерон рожал сию банальность, он не думал, что только благодаря подобным словесам и останется в истории. А вся его высшая воля народа превратиться в патологические метания моих мыслей-скакунов о том, куда эту, блядь, voluntas направить.

На лавры пламенного трибуна и велеречивого адвоката я не претендую, но рожденная давешним милиционером системная пустота настоятельно требовала, чтобы ее наградили названием и придали глубокий смысл.

— Это заговор, — решил я и ужаснулся тому, что подумал.

Терпеть не могу думать!

Сразу, как начинаешь, в голову приходят не только бессмертные словеса про вечность и все человечество скопом, но и фразы про единственного его представителя, который действительно вызывает мой неподдельный интерес — про меня незабвенного. Очень хочется сказать что-то хорошее и не получается. Вспоминаются давно забытые фразы о собственной творческой бездарности и духовной бледности, которыми Бог наделил раба своего с избытком, забыв, однако о таланте и сильном характере. Наполеон в мои годы… Македонский в это время… Пушкин или какая-нибудь Денежкина…

— Алло!

— Привет. — Директор кисло улыбнулся и сразу пропал из кадра.

— Это не ты мне, а я тебе должен звонить.

— Почему?

— Потому что мне плохо.

— А ты думаешь, мне хорошо?

— И что ты делаешь?

— Общаюсь с прокуратурой.

— Нет, это я с ней…

— Я тоже. Сейчас сам увидишь, — пообещал Директор, и я почти сразу получил картинку маски-шоу в кабинетах нашего офиса. Пятнистые люди с круглыми прорезями для губ и глаз вместо лица тыкали дулами короткоствольных автоматов в затылки лежащей охраны. Из двери с надписью «ШУРА» выносили коробки, а рядом стояли наши юристы и размахивали какими-то бумажками. Их лениво сдерживал один единственный и уже знакомый мне прокурор с инициалами из трех «К». — У них был ордер подписанный генеральным. Изъяли всю Шуркину документацию. Даже ячейку в банке вскрыли.

— И мебель будут выносить? — спросил я, небезосновательно ожидая повторения ситуации с паркетом и подвесными потолками в квартире нашего покалеченного продюсера.

— Ты все шутишь.

— Да какие тут. — В кадр влезла камера МВДешного канала «Стража». На заднем фоне щелкали вспышки одинаковых японо-китайских туристов. Экскурсовод нервно махал красным флажком, но на него не обращали внимания. — У Шуры из квартиры уже.

— Серьезно?

— По-моему, серьезней некуда.

— Черт, а я в своей квартире недавно обстановку поменял.

— Ты главное не волнуйся.

— Кто бы говорил.

Я представлял себя в эпицентре страшного торнадо, остановить которое было моим истинным предназначением. Я гордо реял буревестником, а окружающие меня гагары занимались собственными делами. По улице туда-сюда шелестели машины, сновали пешеходы, на рекламных экранах по-прежнему что-то рекламировали, по телеку по-прежнему что-то показывали. Торнадо никак не хотело начинаться, а воля народа проявиться. Моя пингвинья тушка глупо пряталась во дворе старого петербургского дома обильно украшенного лепниной.

Настоящий кошмар. Хичкок в России.

Лучше бы я продолжал бы трудиться в сфере общественного питания. А еще лучше, вернулся бы в родные пенаты и устроился каким-нибудь… Ну, я не знаю. Литературным критиком или учителем русской словесности. Тогда бы уж точно не пришлось заниматься такой дребеденью как выборы, реклама, бесконечная текила, рулетка и бабы. Так и представляю. Прихожу вечером домой уставший и счастливый, падаю на диван и до утра размышляю о своей бессмертной душе. Почему о ней? Так ведь невозможно размышлять ни о чем другом на голодный желудок и без секса.

Никаких приколов. Фарш фрейдизма с марксизмом.

Да. Я не meddle. Я не принадлежу к petit bourgeois. Я просто на них работаю.

Вот только одного понять не могу — почему же мне, черт подери, по-прежнему хреново?!

Некоторые думают, что от подобных мыслей спасает алкоголь. Фигня. Ничего от таких мыслей не спасает. Выпивка только ухудшает состояние, превращая тебя в беспомощную рохлю, которая поминутно готова разрыдаться, лишь бы нашлась подходящая жилетка. Так что, если пить, то непременно в одиночестве.

Не надо никаких друзей детства, юности или коллег. Друзей «по жизни» тем более. Большинство из них только и ждет, чтобы наслушаться твоих эксклюзивных стонов о том, что все вокруг «сволочи» и лишь они «старые, верные» опора в нелегкой жизни нормального человека. На самом деле ты так не думаешь, и твоя неискренность лишь ухудшает и без того паршивое настроение, которое тянет дружную компанию все глубже на дно бутылки.

А еще всем окружающим ясно как Божий день, что очень трудно претендовать на нормальность, если ты дошел до такого состояния, что поминутно бросаешься в объятья хоть кого-нибудь с криком «Спасите!». У тебя либо что-то с психикой, либо ты алкоголик. Часто и то и другое сразу. Рано или поздно окружающие это просекают и начинают от тебя брезгливо отворачиваться. Слабаки никому не нравятся кроме таких же потенциальных слабаков. Их терпят. В свою очередь, безвольные выпивохи жаждут понимания и ради этого сомнительного ощущения терпят всеобщую брезгливость.