Карина Шаинян - Западня. Шельф

Выбравшись, наконец, из квартиры и спустившись на первый этаж, Лиза огляделась по сторонам и нырнула в закуток под лестницей, где жители подъезда держали санки — зимой и велосипеды — летом. Сунула лыжи в угол и, еще раз посмотрев по сторонам, выбежала на улицу. С помощью минутной возни с лыжами Лиза выгадывала себе несколько часов: если бы она просто ушла гулять, мама начала бы волноваться уже к обеду; зато катание могло затянуться до темноты — это считалось нормальным. Темноты и тем более полуночи Лиза ждать, конечно, не собиралась, — раз уж сама написала Никитину записку, то и время могла менять как ей удобно. Но и точно рассчитать, какой срок ей понадобится, она не могла, так что пусть будет запас…

До кладбища, устроенного на болоте недалеко от городской черты, Лиза добралась за час. Можно было бы быстрее — но тогда идти бы пришлось через парк. Несмотря на отчаянную, с сумасшедшинкой, храбрость, которую Лиза ощущала с самого утра, совсем уж рисковать не хотелось, и она предпочла сделать крюк.

Кладбище отделяла от парка полоса огородов. С другой стороны с ним граничил старый тополевый лес. Ранней весной, когда деревья покрывались зеленой дымкой клейкой пахучей листвы, Лиза с отцом ездили сюда за папоротником. Выйдя из машины, надевали брезентовые куртки-энцефалитки, чтобы не подцепить клещей, и входили в лес. В полумраке светились трехперстки — желто-черная серединка, три белоснежных лепестка на макушке сочного стебля. Лиза и ее отец бродили среди гладких серых стволов, перебирались через трухлявые бревна, засыпанные мокрой, прелой листвой, высматривали первые побеги папоротника. Возвращались домой с разбухшими, остро пахнущими пакетами; покрытые коричневым мехом ростки-спиральки вываливали в большущий таз с водой. Когда пушок на побегах намокал, они все вместе, втроем рассаживались вокруг таза на табуретках и пропускали завитки папоротника сквозь пальцы. Очищенная, глянцевито-зеленая, с пурпурными пятнышками спиралька падала в кастрюлю. Оставшийся на пальцах свалявшийся пух стряхивался на газету. Руки от папоротника надолго становились коричневыми — точно так же, как от зеленых грецких орехов, только запах был другим: аромат палой листвы, грибов и еще какой-то острый, неуловимый запашок, который крошечными коготками царапался в самой глубине горла.

Очищенный папоротник сушили, а потом, уже зимой — снова вымачивали, варили, а потом обжаривали в масле. Этим всегда занимался отец. Папоротник, жареную рыбу и «соус» — огромные кастрюли тушеной баранины с картошкой — всегда готовил он, это были его коронные блюда, к которым не допускались женщины. Как же так, подумала Лиза. Кто теперь будет жарить корюшку? Кто теперь принесет в дом полиэтиленовый мешок, пахнущий морозом и огурцами? Кто будет рассказывать Лизе смешные истории, которые случаются с геологами в тайге? Лиза не виделась с отцом с тех пор, как бульдозеры расчистили трассу и папина «Нива» наконец добралась до города.

Ничего. Лиза все исправит — иначе, зачем она здесь?

Кладбище оказалось огромным. Только теперь Лиза обнаружила в своем плане изъян: она может бродить здесь до самого вечера, но так и не найти могилу Никиты. Чем она думала? Ведь она даже не помнила его фамилии… Лиза достала из кармана записку и перечитала заново — никаких подсказок. Обратная сторона листка тоже чистая — лишь внизу пририсован исчерканный квадратик с крестиком в уголке…

«Ну-ка, Лизок, где у нас север?» — весело спрашивал папа, когда они заходили в лес, и Лиза, почти не задумываясь, махала рукой туда, где вставали невидимые за деревьями три сопки-близнеца. А на картах север обычно сверху… Лиза повернулась, совмещая направления, и, все еще не веря себе, побрела в лощину у самой опушки, на которую указывал крестик.

Могилу Никиты она узнала сразу. Лиза была уверена, что не помнит толком его лица, но фотография на надгробном камне заставила ее остановиться так резко, будто она налетела на стену. Никаких сомнений — это был он, ее друг… бывший друг. Но, может, они все-таки сумеют помириться. Именно для этого Лиза пришла на кладбище с воробушком в кармане и совком, спрятанным под курткой. Ей надо было попросить прощения. Ей надо было спросить Никиту, кто убил его. Она надеялась, что Никита умер достаточно давно, чтобы уже не чувствовать боли.

Снег не успел слежаться, и поначалу копать было легко — лишь последний слой оказался плотным и тяжелым, приходилось не столько копать, сколько резать его совком, а потом поддевать увесистые куски. Лиза взмокла и натерла волдыри на руках — хорошо еще, что она заранее решила не разрывать могилу полностью, обойтись только ямкой над изголовьем Никиты. Она говорила себе — разрыть могилу целиком ей не хватит ни сил, ни времени. Наверное, это было правдой. Но на самом деле она не хотела видеть всего Никиту… а еще — боялась повторения своих снов, в которых бывший друг, одержимый жаждой мести, пытался убить ее. Лиза не собиралась давать ему возможность дотянуться до своего горла.

Со снегом она справилась, но промороженный торф оказался ей не по силам. Лиза слышала, что из-за того, что кладбище находится на болоте, людей хоронят неглубоко, и думала, что сумеет справиться… Но она ошиблась, безнадежно ошиблась. Между ней и Никитой — преграда твердая, как камень, и она ничего не может с этим поделать.

Лиза встала на колени перед расчищенным клочком земли и сжала воробья в ладошке. Она должна была хотя бы попытаться. Ледяные иглы разбежались по пальцам, остужая горячие от тяжелой работы руки.

— Прости меня, — сказала Лиза. — Прости меня, пожалуйста, я не хотела, и я долго играла с тобой после того, как ты умер, потому что скучала по тебе. Ты ведь простишь меня, правда? Нам ведь так весело было вместе, и я всегда с тобой играла… ну, кроме того дня. — Лиза заплакала, все крепче сжимая фигурку. Бесполезно. Все зря… — И еще я хотела спросить, кто тебя убил, — закончила она и замолкла, прижимаясь ухом к ледяной поверхности могилы.

На что она надеялась? Что истлевшие губы назовут ей имя? Что в темных глазницах она увидит прощение? Или на то, что руки в клочьях почерневшей кожи протянутся к ней в дружеском объятии?

Слезы стекали по щекам и замерзали, упав на землю. Она слышала только шорох торфа. Бесконечный, убаюкивающий шепот холодной земли, надежно хранящей мертвецов. Только шорох… и еще — тихое, едва различимое поскребывание. Как будто кто-то провел изнутри ногтем по крышке гроба. Как будто кто-то слабый, как едва вылупившийся птенец, скребся в бессильном, но жадном желании выбраться наружу.

Лизе захотелось закричать.

Отдаленный скрип снега под чьими-то шагами. Лиза приоткрыла глаза. Замерзающие слезы искажали мир, делали его расплывчатым — она видела только черный силуэт на белом фоне. Она подняла ладонь, чтобы вытереть глаза, но в этот момент из-под земли донесся звук, похожий на шипение газа в конфорках кухонной плиты. Руки Лизы, мгновенно заледенев, бессильно опустились на колени.