Сергей Кузнецов - Живые и взрослые

— Нет, — спокойно говорит Марина, — старшая здесь — я. И я говорю: у нас есть дела поважнее, чем идти к озеру. Мы не для этого сюда приехали. И сейчас мы пойдем туда, куда нас обещает отвести Федор. И вы, Зинаида Сергеевна, замолчите и пойдете вместе с нами.

Марина старается говорить спокойно, но Лева видит: губы у нее побелели, ноздри дрожат от гнева, маленькие кулачки плотно сжаты.

— Марина! — удивляется Зиночка. — Как ты со мной разговариваешь! Ты забыла, я все-таки учитель!

— Заткнись! — вдруг кричит Марина. — Заткнись, я говорю! Ничего я не забыла! Кто карту спалил? Кто по ночам рыдал? Ах, Димочка меня больше не любит! Тьфу! Влюбленная курица, дура! Вот кто ты, а не учитель! И ты сейчас замолчишь и пойдешь с нами — или останешься здесь, на берегу. И выбирайся тогда сама, как знаешь! Мы тебе помогать не будем!

Лева впервые видит Марину в такой ярости. Даже когда пятнашки избили его, и Марина клялась отомстить — нет, даже сравнить нельзя!

Марина стоит у самой кромки прибоя, визг чаек словно вторит ее крику, каштановые волосы развеваются под ветром… Лева любуется на нее.

— Зачем ты так? — говорит Ника.

— А ты за нее не заступайся, — зло отвечает Марина, — она за тебя не слишком-то заступалась! И когда Оля тебя травила, и когда Димочка ее милый требовал, чтобы ты рюкзак потяжелее несла, — где она была?

— Она пыталась… — говорит Ника.

— Ну, ты тоже попыталась, — отвечает Марина, — вы квиты теперь.

— Ладно вам, девчонки, — говорит Гоша, — как маленькие, в самом деле. Ты, Марина, тоже — разоралась, прям как Рыба в учительской. Зинаида Сергеевна, хватит плакать, пойдемте с нами. Мы ненадолго совсем, нам одно дело надо сделать — а потом и к озеру двинем. Нам в самом деле надо, и нас четверо, а вы одна. Считайте, что мы проголосовали и большинством голосов решили. Давайте я вам рюкзак подам — и пойдемте.

Они трогаются в путь и Лева замечает: Ника тихо говорит Гоше «спасибо», а потом берет его за руку.

«Вот странно, — думает Лева, — еще неделю назад я бы распереживался, что Ника на меня вообще внимания не обращает, — а теперь ничего, нормально. Ну и пусть она от Гоши не отходит, он же в самом деле клевый. И друг — самый лучший. И с Никой мы все равно друзья. Вот и хорошо, вот и ладно».

Лева замедляет шаг, Марина догоняет его. Теперь они идут рядом. Лева смотрит на дэдоскоп — рамка все еще крутится волчком, — но нет-нет да скосит глаза: ветер развевает каштановые волосы, и в солнечном свете они окружают лицо Марины, словно колышущийся ореол.

На стеклянных дверях — табличка «Закрыто на спецобслуживание», но Володя Петров хозяйским жестом распахивает створки.

— А, Владимир Михайлович! — швейцар широко улыбается. — С супругой сегодня? Проходите, проходите! Столик в углу, как вы любите!

Монетка исчезает в широкой ладони, Володя с Наташей проходят в полупустой зал. Официант снимает со стола табличку «Заказано», отодвигает стул. Наташа садится.

Сегодня она — во франкском синем платье. Володя смотрит на жену, улыбается и раскрывает меню.

Наташа хихикает и показывает через стол — наверху затейливым шрифтом написано: «Прейскурант фирменных и старинных блюд живой кухни».

— Даже когда хотят как у мертвых — все равно не могут, — говорит она, — хоть что-нибудь надо обязательно испортить. Почему не написать по-нормальному — «Меню»?

«Действительно, — думает Володя, — почему мы всегда всё делаем так тупо и неотесанно? Неужели это никогда не изменится? Как же мы ошибались тогда, лет двадцать назад!»

По работе Володя часто бывает в этом ресторане, привык к нему и не замечает, как сквозь роскошный декор пробивается обычное убожество. Сегодня он смотрит вокруг Наташиными глазами, и ему немного неприятно.

— Да и интерьер так себе, никакого дизайна, — говорит он, с удовольствием перекатывая на языке мертвые слова.

Официант принимает заказ и гордо удаляется.

— Заметила, какая у него улыбка? — говорит Володя. — Умеют же улыбаться. Для каждого — своя улыбка. Кому — подобострастная, кому — покровительственная, кому — презрительная.

— А нам какая? — спрашивает Наташа.

— Нам — дружелюбная, — говорит Володя. — Это потому, что я знаю, сколько на чай оставлять.

Наташа хихикает.

— Помнишь кафе «Приморское»? — говорит она. — Тогда нам не до официантов было!

— Еще бы! — отвечает он. — «Две чашечки кофе, пирожное и бутылку тавридского портвейна».

Наташа чуть слышно прыснула. Володя очень любит этот ее смех — словно она хочет расхохотаться и сдерживается только усилием воли.

Так же она смеялась, когда уже в столице они снова решили сходить в ресторан, а швейцар не пустил их, студентов. Сказал что-то вроде ходят тут или рано вам еще, помянул войну и Проведение Границ, когда такие же молодые ребята, как вы, а теперь… Володе было очень обидно, а Наташа только смеялась. Потом пошли в сквер с бутылкой портвейна, купленной в ближайшем гастрономе.

Зато теперь — куда хочешь можно идти, швейцары только двери распахивают. Жизнь определенно удалась.

— Сколько лет прошло, — говорит она.

— Пятнадцать лет без десяти дней, — быстро отвечает Володя.

В самом деле — легко посчитать: через десять дней после знакомства он ее и отвел в «Приморское». Хотел ухаживать красиво, как в мертвом кино.

Они тогда все вели себя немного как в мертвом кино: казалось, еще чуть-чуть — и все вокруг будет таким же, как показывали в трофейных фильмах, доставшихся после войны.

Возвращается официант:

— Простите, похлебки с курником нет сегодня, могу предложить щи в горшочке с гречневой кашей.

— Хорошо, пусть будут щи, — соглашается Володя.

Официант снова уходит.

— Похлебка с курником — это куриный суп? — спрашивает Наташа.

— Ну, не называть же его «бульон», — отвечает Володя, — мертвое слово, не забывай.

Она снова смеется — точь-в-точь как пятнадцать лет назад в Тавриде, когда они встретились в спортивном лагере мертвяза. Володя потом удивлялся — как он только не заметил ее раньше в институте? Наташа была на два курса моложе, но в коридорах-то они должны были встречаться? Куда он только смотрел целый год?

Это было прекрасное время, время надежд. Казалось, скоро все изменится: залечились раны, нанесенные войной, мертвые стали приезжать из Заграничья, исчезало недоверие, подозрительность… Думалось — вот-вот мир станет лучше. Мы будем сотрудничать с мертвыми, они отдадут нам свои технологии, мы будем учиться у них, обмениваться идеями… потому-то Володя и пошел в Институт мертвых языков, думал — переводчики будут ох как нужны!

Без работы в самом деле не остался — но о том ли мечталось?