Юрий Никитин - Тангейзер

– А тебе-то зачем?

Тангейзер ответил с достоинством:

– Как зачем? Тысячи паломников туда едут поклониться…

– Ну, – протянул Карл, – те люди ищут святости, а поэты, как я понимаю… наоборот. Ну, по другую сторону святости. И вообще кланяться не очень-то любят, они же поэты, гордые…

– Не люблю, – согласился Тангейзер, – если у человека титул выше моего, это еще не повод, как я считаю!.. Но Иисусу…

Карл посмотрел внимательнее.

– Правда? Но, тут пара часов пешком от Иерусалима. На коне успеешь туда и обратно к ужину.

– Спасибо, Карл, – сказал Тангейзер. – А ты… разве не желаешь посетить эти святые места?

– Я там бывал, – сообщил Карл.

– Но это же место рождения Иисуса, – воскликнул Тангейзер с жаром. – Меня уже сейчас трясет от одного предчувствия этого сладостного момента!

Взгляд Карла стал глубже, Тангейзер видел, как сомнение в нем медленно переходит в чувство удовлетворения.

– Возможно, – проговорил Карл, – ты не совсем еще пропащий… как христианин. Правда, гм, поэт…

– Да что ты все о поэзии, – воскликнул Тангейзер. – Я-то уверен, что я прям сама святость!

– А вот это зря, – сказал Карл веско. – Видел бы ты себя со стороны! Любой.

– А что во мне не так?

– Манеры, – обронил Карл. Он взглянул на небо. – Если выехать через час, то можно успеть вернуться к ужину за столом Его Величества.

Тангейзер вскрикнул:

– Давай выедем сейчас! Зачем откладывать?

Карл прищурился, с веселой насмешкой оглядел его с головы до ног и обратно.

– Что, обед за столом императора важнее, чем лицезреть место рождения Сына Божьего?

Тангейзер в смущении развел руками.

– То место могу посмотреть и в другой раз, а за стол к императору могут и не позвать больше.

– Разумно, – согласился Карл. – Я попрошу Манфреда рассказать об этом Его Величеству.

Тангейзер испуганно вскрикнул:

– Зачем?

– Думаю, – ответил Карл, – ему это понравится. Нет, не потому, что настолько честолюбив… просто он тоже… рационален.

– Ну да, один договор, отдавший нам Иерусалим, чего стоит!

– И все-таки, – сказал Карл непреклонно, – лучше выехать на рассвете. Или вообще ночью, пока прохладно. Константину нужно закончить кое-какие дела. Он же не поэт, трудится, как пчелка. Большая такая пчелка. Кстати, а разве кого-то из нас приглашали сегодня к императорскому столу?

Константин буркнул:

– Меня нет.

– И меня, – ответил Вальтер.

Карл посмотрел на Тангейзера, тот вскрикнул, защищаясь:

– Ты же сам сказал, что можем успеть вернуться до ужина за императорским столом!

– Можем, – подтвердил Карл. – Но ужинать там будут… гм… другие.

Райнмар хотел последовать за ним, Тангейзер покачал головой.

– В бою – да, – сказал он, – будешь прикрывать мне спину. А сейчас… я же не француз, которому нужны слуги на каждый чих? И не англичанин, что вообще-то те же французы. Немецкие рыцари сами приучены снимать сапоги.

– Но вдруг бой? – возразил Райнмар.

– Мир подписан с самим султаном, – напомнил Тангейзер. – Кто не послушается – тот будет повешен немедленно. С нашей или их стороны.

Они с Константином выехали в ночь, спасаясь от дневной жары, палящего солнца и нещадного блеска, от которого дуреешь в первые же минуты после пробуждения, а он все так же бьет не только с раскаленного небосвода, но отражается и преломляется многократно в крупнозернистом песке и злорадно целит в глаза миллионами острых лучиков из-под конских копыт.

Луна поднялась на диво маленькая, жалобная, как робкая девочка, их тут выдают замуж совсем детьми, однако поднятая за шумный день пыль уже улеглась обратно, воздух чист и прозрачен. Глаза быстро привыкли к рассеянному призрачному свету.

Когда оставили за спиной Иерусалим, Константин обернулся и указал на стену, что вся из огромных блоков белого камня, но в самом низу два то ли раскрошились, то ли выпали, получился проход.

– Угадай, – сказал он с усмешкой, – что это?

Тангейзер буркнул:

– Дыра…

– Что за дыра?

– Ну, – ответил Тангейзер, – можно сказать, вход для своих. Если же враг попытается, то здесь проходить можно только по одному, их всех будут убивать легко и просто.

– Хорошо, – сказал Константин поощрительно. – Наконец-то слышу воина, а не, прости Господи за бранное слово, поэта!..

– Значит, я прав?

Константин сдвинул плечами.

– Кто знает. Просто эти ворота называются «Игольное Ушко». Иисус, когда посмотрел на них, сказал: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царство Божие».

Тангейзер повернулся в седле, рассматривая тесный проход. В самом деле там может протиснуться только верблюд без всадника и тюков. И если верблюду нужно освободиться от своего груза, с ним не войдет в Иерусалим, то и человек должен оставить все богатства…

– Я пройду, – сказал он. – Даже бока не обдеру!

– Уверен?

– Да! Я уже полностью потерял свое поместье в Германии.

Константин поморщился.

– Мечтай-мечтай.

– Правда, – сказал Тангейзер. – У меня только этот меч, доспехи и верный конь.

– А грехи? – напомнил Константин язвительно. – А это такая поклажа, которую просто так не сбросишь, как богатство!.. Грехи – это часть тебя, их отдирать долго и трудно.

– Да? А священник отпускает их легко.

Константин скривился.

– Священник делает то, что может: облегчает тебе душу, чтоб ты не впал совсем в отчаяние и не скатился в еще больший грех, но грехи на тебе остаются, и взвешивать их будут на Страшном Суде.

Тангейзер пробормотал:

– Ну, это совсем нечестно…

– А почему Бог должен быть честным… в нашем понимании?

Кони идут бодро, ночь им тоже нравится больше, чем знойный день, звонкий стук копыт раздается на многие мили, но еще громче верещат, стрекочут и скрежещут цикады.

Дважды перешли горные потоки, их удивительно много в этих краях, шумят ровно и успокаивающе, а в воздухе то и дело вспыхивают и долго плывут, как мелкие золотые рыбки в неподвижной воде, светлячки, чаще всего янтарные, но иногда отсвечивают голубым или фиолетовым.

Холмы словно выстроились по обе стороны дороги, будто это она первичная, а они наросли уже потом…

Когда поднялось солнце, Тангейзер все больше начал понимать смысл высокопарных речей Манфреда. Вся Палестина – кладбище, что расположилось на месте кладбищ давно исчезнувших народов. Библия донесла лишь крохотную часть имен тех народов, с которыми сталкивались древние иудеи, но неисчислимо больше тех, кто расцветали, прожили свои века и уходили во тьму забвения, оставив после себя только руины, на которых уже новые народы строили свои царства…

Но и они исчезали, что дало повод сказать горько и безнадежно в Экклезиасте насчет суеты сует и что все возвращается на круги своя.