Юрий Никитин - Тангейзер

– Меня зовут Мириам…

– Ох, почему не Сусанна?

Она покачала головой, глаза продолжали смеяться.

– Не ешь на ночь жареное мясо со специями, не спи одетым, вообще не живи в нашей жаркой стране…

– Но я здесь, – возразил он. – Неужели ты будешь так жестока?

Она покачала головой, но в глазах оставался прежний смех.

– Нет, не буду. Но твой пожар я не затушу, а лишь слегка прибью огонь. Однако он разгорится еще жарче…

– Прекрасно, – сказал он пылко. – Пойдем со мной на ложе!

Она кивнула:

– Иду.

Он втайне подивился, насколько это просто было сказано, никакого притворства, фальши или женского кокетства, и подумал, что здесь да, другой мир, другие люди… и, видимо, должны быть совсем другие песни.

У него.

Она осталась у него на ночь, а он под утро поднялся на цыпочках, взял лютню и начал составлять из крохотных кирпичиков песню. Они постепенно получаются другими, он сам потихоньку дивился и радовался, как нащупываются новые мелодии, совсем не те, что звучат здесь, но это уже и не то холодное и чистое, как воды горных ручьев, звучание, которое так характерно для Западной Европы и которое поют во всех замках менестрели и миннезингеры.

Странность в том, что Иисус был и проповедовал здесь, но наибольшую чистоту и одухотворенность его учение обрело как раз в дикой и невежественной тогда Европе, покрытой дремучими лесами. А здесь, на его святой родине, он слышит разлитую чувственность в песнях, танцах, в местном говоре, и его молодая плоть отчаянно бунтует против запретов и ограничений.

Впрочем, как объяснила Мириам, в ее вере нет этого изуверского непонятного аскетизма. Как она сказала, важно лишь не забывать о Господе, а так вообще-то сами патриархи буквально поняли завет Господа: плодитесь и размножайтесь, и у них, помимо трех-четырех жен, были еще и наложницы в доме. Кроме того, Господом было сказано, что детей Израилевых будет, как песка на морском берегу и капель воды в океане…

Тангейзер чувствовал себя даже смущенным такой откровенностью, но все принимал, здесь все так, все иначе.

За спиной зашлепали босые ступни, он не оглядывался, а она встала рядом, маленькая с ним рядом, такая же изящная, как минарет, в ее темных загадочных глазах отражается ночь, звезды, но в чертах лица он видел вековую печаль, что втравляется в кровь и плоть народа, из года в год, из века в век наблюдающего, как его страна переходит из одних чужих рук в другие, и конца этому не видно.

Когда-то этот город из мрамора, блиставший серебром и золотом, чудо из чудес, воспетый в величайшей книге всех времен, был в самом деле велик и славен, но сейчас Тангейзер, куда ни бросал взор, видел одни руины. Его много раз восстанавливали, но всякий раз приходили новые завоеватели и снова все рушили, народ истребляли или уводили в рабство.

– Соломон, – сказал он мягко, – в конце концов пришел к великой мудрости, когда позволил в Иерусалиме ставить жертвенники богам других народов. Это было мудро, он сразу привлек на свою сторону все народы, от которых все предыдущие цари старались отгородиться…

Она вздрогнула, посмотрела на него дико.

– Нет!

– Что нет?

– Он ошибался, – сказала она твердо. – И это привело к падению великого Израиля. К счастью, он вскоре умер, а его реформы вовремя остановили.

– Но почему?

– Тогда народа Израиля бы сейчас уже не было, – отрезала она. – Мы бы исчезли! Как те же филистимляне или ханаане.

Он пробормотал:

– Нет позора постареть и уступить дорогу более молодым. Ушли не только филистимляне, но и благородные эллины, великие римляне…

Она покачала головой.

– Нет, франк. Мы не уйдем. Кроме нас, некому нести Заветы Господа. Если мы исчезнем, то постепенно забудется, извратится, раздробится на тысячи смыслов и ересей, и в конце концов придут новые и установят свой мир. А мы этого не хотим.

– Ну, – пробормотал он, – вы странный народ… Даже тем, что так держитесь того Камня и не желаете уходить от него, хотя теперь он уже не ваш, а сарацинский…

Она сказала враждебно:

– Это наш Камень!.. С него Господь начал создавать этот мир. Он так и называется Первокамнем или Камнем Первого дня Творения. И называется он Камнем Мориа, на нем же Авраам принес первую жертву Богу. Этот камень раньше был в храме Соломона, разрушенном язычниками, а теперь он в мечети Омара!

Он сказал примирительно:

– Он так же храним и почитаем сарацинами. Они иудеев чтут…

– Больше, – согласилась она, – чем христиане, но все-таки это не наш мир! Наш Господь Адонаи в бездне сотворил Камень, назвав его Краеугольным, и начертал на нем святое имя. Когда поднимаются воды Бездны до Камня, они отбегают вспять в ужасе. Когда произносится ложное слово, Камень погружается в воды – и смываются буквы святого имени. Но ангел Азариэла, имеющий семнадцать ключей к таинству святого имени, снова пишет его на Камне, и оно снова гонит прочь воды… В дни пророков Камень был внутри святилища храма Соломона, и первосвященник ставил на нем курящуюся кадильницу. На нем же стоял и Ковчег Завета, урна с манной и лежал вечно цветущий жезл Аарона. Ныне Ковчег Завета скрыт в тайниках под Камнем, где сохранял его от врагов сам Соломон, которому Камень давал неземную силу: с него видел царь весь мир от края и до края – и понимал язык птиц и зверей.

Ему показалось, что говорит она несколько монотонно и заученно, спросил с подозрением:

– Ты цитируешь?

– Да, – ответила она, чуть смутившись, – так записано в наших священных книгах.

– У тебя память, – сказал он пораженно. – Меня хоть убей, я бы и строчки не запомнил!

– Но ты же запоминаешь сотни песен?

– То песни…

Она ответила твердо:

– А для нас это и есть песни.

Он проговорил нерешительно:

– Но сарацины утверждают, что после Иисуса сила Камня перешла к Мухаммаду…

Она ответила резко:

– Она даже к вашему Иисусу не переходила!.. И, знаешь, давай не будем о таком, а то поссоримся.

– Давай, – сказал он поспешно. – Я всего лишь очарованный странник в этой земле чудес и легенд, я ничего не утверждаю, а только смотрю на мир… А сейчас мой мир – это ты, Сюзанна.

Через неделю пришло известие, что император закончил все, что планировал, еще раз встретился с султаном, после чего в лагере протрубили трубы, поднимая воинов в долгий обратный путь.

Мириам торопливо вбежала в комнату Тангейзера, обхватила, прижалась всем горячим мягким телом, вскинула голову, глаза трагически расширенные, на ресницах блестят прозрачные капли, но свет переломился в них, и они заблистали, как ограненные алмазы.

– Уже покидаешь?

Он ответил с неловкостью:

– Не покидаю, а продолжаю свой путь. Я воин Креста, Мириам.