Юрий Никитин - Тангейзер

Он махнул рукой в сторону, Тангейзер посмотрел, но ничего не увидел.

– Там гробница Ноя, на нее стоило бы посмотреть, но туда далековато… Сто футов в высоту! Да и вообще, все-таки Ной, сразу чувствуешь почтение…

– Да уж, – пробормотал Тангейзер. – Это тот праведник, что напился вдрызг пьяным и спал голым, вызывая смех, пока старшие сыновья не укрыли его?

Константин поморщился, но проговорил задумчиво:

– Так же я останавливался как-то в селе Неби-Шит…

Он умолк, Тангейзер спросил живо:

– И что там? Много молоденьких исмаитянок?

Константин посмотрел на него с укором.

– Кому что, а свинье… гм… коню овес. Там могила Сифа! Единственного сына Адама и Евы… Я, помню, час стоял над нею и думал: а что было бы, если бы его потомки выполнили повеление Господа и не начали заводить всякие связи… ты понимаешь, какие, с развратным потомством Каина?

Тангейзер пробормотал:

– Извини, я такие тонкости не знаю. Помню только, что Ева посовокуплялась со Змеем и зачала от него двух детей, Каина и Авеля. Но что было дальше… понимаешь, я был резвым ребенком, от таких поучений научился сбегать рано.

– Заметно, – сказал Константин с неодобрением. – Тебя судьба закинула в такое место, куда стремятся тысячи тысяч паломников, а ты тут ничего не видишь, кроме продажных женщин.

– Неправда, – сказал Тангейзер горячо. – Они со мной потому, что я такой замечательный! Это я плачу им просто так, от щедрот своей мягкой души. В Библии, если понял правильно, патриархи имели по несколько жен?.. А еще и служанок?

Константин пожал плечами.

– Это сперва, потом все укувшинилось. Даже пленниц нельзя было пользовать целый месяц после их захвата, а если начал пользовать, то их уж нельзя было продавать. Это уже строгие законы, не так ли?

Тангейзер сказал задумчиво:

– Но все-таки женщин там просто брали и пользовали, верно? Впервые любовь появилась у Иакова, который полюбил «красивую станом и лицом» Рахиль. Правда, их любовь не помешала ему иметь также ее сестру Лию…

Константин сказал с удовольствием:

– Ага, что-то да помнишь из Библии! Правда, все про баб… Но и то, что помнишь, не так понимаешь…

– А что не так? – возразил Тангейзер. – В Библии полно содомии, совокупления со скотом, Онан имел жену брата своего, но изливал семя на землю…

Константин сказал уже сердито:

– Вот чем твоя голова забита!.. Ну почему, почему из всего, что есть в Библии, ты запомнил именно это?

Тангейзер развел руками.

– Но разве не больше всего люди помнят о Содоме и Гоморре?

– Лишь потому, – рявкнул Константин, – что Господь их наказал!

– Да, – сказал Тангейзер, – да… кто спорит? Но все начинают смаковать, что же там делали и как делали…

Константин на этот раз рассердился всерьез и не общался с ним до самого Иерусалима, хотя ехали по весьма живописным местам, Тангейзер подозревал, что с ними связаны тоже заметные дела и события, красочно описанные в Библии, и, похоже, так оно и было, если Константин, не упускающий любой возможности щегольнуть знанием, а его потыкать носом, мрачно молчал…

Когда вернулись, Тангейзер не сразу понял, куда они идут в толпе…

Константин молча вел Тангейзера, уже потерявшего всякое направление, сворачивал в глухие переулки, однажды вообще, пригнувшись, вошел в чью-то калитку, так показалось Тангейзеру, и вдруг распахнулась широкая по меркам старого Иерусалима мраморная площадь, полностью заставленная передвижными лавками с дешевым набором вещей на память о Святом Городе.

Тангейзер вертел головой, а Константин пробормотал:

– В Библии это место описывается как пустошь, где сваливали нечистоты и где казнили преступников.

– Голгофа?

– Она самая… А теперь это самое знаменитое место в мире. Сарацины им гордятся, Иисус Христос в их Коране занимает высокое место. Смотри, вон там вход в храм. Зайдем?

Тангейзер, волнуясь, смотрел на старые барельефы на стенах у входа, пытался ощутить волнение, однако слишком много свалилось за последние дни, и чувствовал только печаль и разочарование. Слишком все просто: и стена храма, что выглядит частью крепостной стены, и воркующие голуби на карнизе, и низкий вход, с каждым веком все больше погружающийся в землю, и толпы паломников, таких обычных, осязаемых, с вытянутыми скорбными лицами и бегущими по щекам слезами. Некоторые суетливо вытирают ладонями, другие идут, ничего не видя перед собой, с красными опухшими глазами.

– Идем? – спросил Константин нетерпеливо.

Тангейзер вздрогнул, приходя в себя, покачал головой.

– Нет…

Константин изумился.

– Почему?.. Ради того, чтобы войти сюда, идут из самых дальних стран!

– Не могу, – ответил Тангейзер. – Грешен есмь…

Константин покачал головой.

– Да?.. Раньше за тобой такого не замечал. Нет, не греховности, ее хоть отбавляй, а такой робости.

– Да это не робость, – ответил Тангейзер, запнулся, подбирая слова, продолжил, чувствуя, что говорит коряво: – Жизнь теряет краски, когда все становится ясным… Пусть остается где-то тайное и непостижимое… Христос для меня нечто высокое… Очень высоко!.. Я представляю, что увижу: огромные свечи везде-везде, целые костры из них, массу золота на стенах и всюду, куда можно его прилепить, постоянные крестные ходы, слезы, плач, там душно и жарко, я буду думать, что вспотел и сильно чешется в чреслах, какая уж тут святость…

Константин сказал деловито:

– А я схожу посмотрю. И поклонюсь заодно. А ты пока вон там купи пару крестиков и статуйку святой Девы Марии. Только выбирай поменьше!

Сам пророк Мухаммад велел молиться, повернувшись лицом к Первокамню Мира, Камню Мира, что лежит в мечети Омара там же в Иерусалиме, так что и сарацины, и христиане, и иудеи – все обращали свои взоры к Святому Городу.

Это уже потом, после смерти Мухаммада, главной святыней стала Мекка, однако и сейчас толпы сарацин стекаются в Иерусалим. Тангейзер дивился таким разным людям, как по возрасту, так и по языку, стране обитания, вере – все тянутся сюда, и здесь не скажешь, что люди разные…

Не такие уж они и разные.

Он повернулся в сторону двух тяжелых и массивных куполов над Гробом Господним и Голгофой, где Христос был распят. Нужно бы туда сходить поклониться, но…

Тангейзер пугливо оглянулся, никого поблизости, мелькнула вообще-то нехорошая мысль: достаточно и того, что увидел издали. Если надо, скажет, что да, был внутри, поклонился, поскорбел, помыслил о своей греховной жизни…

Впрочем, он в самом деле не раз пытался мыслить о ней как о греховной, но что-то совсем не получается. Все, что делал, кажется таким простым, нормальным и естественным, что как-то считать себя великим грешником не получается.