Юрий Никитин - Тангейзер

Они некоторое время постояли, улыбаясь и слегка кланяясь в ответ на бурные аплодисменты, затем прошлись почти до самой двери, разминая ноги, что ли, точно так же вернулись и, остановившись вблизи своих кресел, он отпустил ее и встал напротив.

Тангейзер не верил глазам, Елизавета смотрит на дядю счастливыми глазами, смотрит с любовью и нежностью.

Ландграф, не глядя, поднял руку в сторону оркестра.

– Музыку! – велел он громко.

Там все сразу задвигались, зазвучала та же простенькая прыгательная мелодия, ландграф поклонился Елизавете, она с милостивой улыбкой чуть-чуть наклонила голову, принимая приглашение к танцу.

Выбрав момент, ландграф взял ее за кончики пальцев и повел в танце вдоль площадки, там развернулись и пошли обратно, подпрыгивая в такт музыке. За ними пристроились и остальные танцующие пары.

Возле Тангейзера снова остановился Битерольф, в руке полный кубок с вином, лицо уже раскраснелось, даже кровеносные жилки в глазах кое-где лопнули, и вид у него сейчас скорее драчливый, чем танцевальный.

– Ну как тебе? – спросил он с пьяным добродушием.

– Великолепно, – ответил Тангейзер, потому что на это нужно что-то да ответить, все мы говорим чаще всего не то, что думаем. – Просто чудесно.

– Тоже так думаю, – пробасил Битерольф. Он сделал мощный глоток, опорожнив кубок почти наполовину. – Всем чудесно… Кроме тебя да еще Вольфрама.

Тангейзер поискал взглядом товарища, тот прислонился к стене и смотрит на танцующую Елизавету с вымученной улыбкой, счастливой и одновременно страдальческой.

– Да уж, – проговорил он, – но это и понятно…

– Да? – спросил Битерольф с интересом. – А вот мне – ничуть. Кстати, а чего ты не танцуешь? Здесь попадаются весьма сочные курочки. И, ха-ха, богатые!

– Миннезингер должен голодать, – сказал Тангейзер, – так мне говаривал учитель. Иначе ничего больше не напишет.

Битерольф хмыкнул.

– А может, и не надо?

– Почему?

– Если не прет само, – объяснил Битерольф, – то разве это творчество?

– Прет у всех, – возразил Тангейзер, – но только настоящие выгранивают слова и мелодию еще и еще, а те, кто только считают себя ими, думают, что достаточно того, что выперло…

Гости посматривали на танцующего ландграфа с благодушными улыбками. Ему под пятьдесят, но еще танцует, что удивительно, хотя на самом деле чему удивляться, как будто танцы дело более трудное, чем мчаться на горячем коне за убегающим оленем и на полном скаку бросать дротик, а потом прыгать на него, прижимая к земле бешено вырывающееся животное, и острым ножом перехватывать яремную жилу.

– Не понимаю, – сказал Тангейзер, – они выглядят счастливыми…

– Да. А как иначе?

Тангейзер сдвинул плечами.

– Они же расстанутся.

– Все выпархивают из отцовского гнезда, – сказал Битерольф рассудительно.

– Но не все так…

– А как? Или ей надо жить здесь в тепле и уюте до глубокой старости? Дружище, тебе нужно выпить! А то ты какой-то…

Тангейзер сказал с тоской:

– Это ты какой-то…

– Я?

– И вообще все здесь какие-то…

Битерольф засмеялся:

– Ну да, весь мир не такой, одни поэты живут правильно и видят все так, как есть.

– Живут не всегда правильно, – согласился Тангейзер, – разве мы не видим то, что скрыто от других?

Битерольф фыркнул.

– А им-то что?

– Но разве не мы должны вести, указывать цели, задавать ориентиры?

Битерольф недовольно хрюкнул.

– Как?

– Но мы должны?

– Мало ли что, – ответил Битерольф. – Так теперь и пойдут народы за миннезингерами! Разве что…

Тангейзер сказал с надеждой:

– Разве что?

Битерольф пьяно ухмыльнулся.

– Разве что найдешь такие слова и звуки, что поведут за тобой народы, как за гамельнским крысоловом!

Ночью пригрезилась Голда, он утопал в ее жарких объятиях, пытался вырваться и не мог, но с ужасом понимал, что и не хочет, никогда он не был так счастлив, здесь он наслаждается и не знает ни в чем отказа, ее сладкое, нежное и в то же время упругое тело прижимается к нему, он чувствовал его везде, что-то в нем противилось, но с каждым мгновением понимал обреченно, что все, отсюда больше никуда не уйдет, а все высокие слова о чем-то возвышенном просто смешны…

Затем еще что-то плотское, жаркое, невыносимо сладостное… и вдруг сверху засияла звезда, от нее пошел яркий свет, и внизу трава начала блекнуть, превращаться в слизь, роскошные вакханки в одночасье обросли густой шерстью, их лица вытянулись и превратились в звериные морды.

Тангейзер увидел острые клыки, но яркий свет прижимал зверей к земле, они попятились в темные норы, а он сам с ужасом и омерзением увидел, что лежит на древнем разлагающемся трупе, толстом, кишащем червями.

Он вскрикнул, протянул руки к звезде, моля спасти, на краткий миг увидел вместо нее светлое, но скорбное лицо Елизаветы…

Проснулся он с таким всхлипом, словно вынырнул со дна моря, жадно хватил воздуха, сердце колотится бешено, в виски стучит горячая кровь, а все тело трясет от пережитого омерзения, когда ощутил себя страстно обнимающим нечистоты…

На лавке вскочил Генрих Шрайбер, обнаженный меч мгновенно оказался в его руке, словно молодой рыцарь и спит с ним.

– Что?.. Где?

Тангейзер простонал, жутко лязгая зубами:

– Почему никто никогда не нарушит сон, когда снится вот такой ужасающий кошмар?

– А-а-а, – сказал Шрайбер успокоенно, – всего лишь сон…

– Всего лишь, – проговорил Тангейзер сорванным голосом. – Посмотри, я не поседел?

Шрайбер взял свечу месте с подставкой и приблизился к Тангейзеру. Того все еще трясло, хотя дрожь постепенно опускается ниже, а там через ступни уйдет в пол.

– Да вроде бы…

– Что, есть?

– Да, – ответил Шрайбер в удивлении.

– Посмотри лучше!

– Сейчас, сейчас, – ответил Шрайбер, – вот тут что-то совсем белое… Ого сколько!

Танзейхер застыл в ужасе, когда тот коснулся его волос, пальцы рыцаря больно подергали за прядь, он высвободил и бросил перед Тангейзером белое птичье перышко.

– Может быть, – проговорил он задумчиво, – вас потому трясет, что по ночам кур крадете?

– Лучше бы я кур крал, – ответил Тангейзер свирепо. – Господи, за что? Разве не таким ты меня сотворил?

Шрайбер посмотрел на него странно, снова лег на лавку, меч поставил у изголовья, проворчал негромко:

– Господь создал сон, а черт – сновидения.

Тангейзер буркнул:

– А как же вещие сны, что посылает Господь?

– Но дьявол вторгается в эти сны, – напомнил Шрайбер, – и так их запутывает, что лучше не выискивать в них вещесть. Спокойной ночи, дорогой мой убийца неверных, их жен и детей!

– Это тебе спокойной, – ответил Тангейзер с тоской. – Вот и преимущества человека простого и цельного…