Юрий Никитин - Тангейзер

Она не ответила, повторила мягко:

– Почему это ужасает вас?

Он тяжело вздохнул, опустил взгляд.

– Это не мое дело… как человека, как гостя ландграфа, но я миннезингер, а у нас чувство справедливости в крови! Нельзя так выдавать женщин, как приз!

Она не сводила с него пристального взгляда.

– Вы не хотите, чтобы меня отдали как приз?

– Очень, – выпалил он. – Страстно!.. Безумно!

– Это хорошо, – проговорила она несколько замедленно, словно раздумывала над каждым словом. – Все остальные… принимают это… как должное.

– Я не приму ни за что! – сказал он с огнем в голосе. – Вы должны выйти замуж по своей воле!

Она покосилась на щебечущих фрейлин, на лицо набежала легкая тень.

– Нам нужно идти…

– Спасибо, – сказал он, – что обратили на меня внимание.

Она мягко улыбнулась.

– На вас да не обратить? Вы такой загадочный…

– Я? – переспросил он неверяще. – Вот уж никогда бы не подумал. Но спасибо. Значит, я хоть немного, но хотя бы выгляжу сложнее моей лошади.

Она засмеялась уже весело.

– Вы и шутите… как-то необычно!

Он провожал ее взглядом, фрейлины тоже бросили на него по любопытному взгляду.

Тангейзер долго провожал ее взглядом, странное ощущение, словно душа воспарила и осталась там в заоблачных высотах, где всегда светло, чисто и радостно, словно он снова стал невинным ребенком, способным ликовать, глядя на севшую перед ним бабочку волшебной красоты.

В замок начали съезжаться миннезингеры с разных краев Тюрингии, Брабанта, Люнебурга и других земель. Ландграф распорядился очистить и приготовить для гостей помещения помимо замка и во множестве подсобных хозяйств, а если не хватит их тоже, то размещать в сельских домах, чтобы всем до замка было рукой подать.

Приготовил и телеги, на которых развозить по домам, творческие же люди, не могут не напиваться, так у них почему-то принято…

Тангейзер присматривался к прибывающим, стараясь определить, кто и насколько силен в сложении песен, сам уже отбросил идею спеть одну из своих лучших, в радостном возбуждении чувствовал, что в состоянии написать лучше, намного лучше, чем делал раньше.

Донесся ровный голос Вольфрама, он вошел оживленный и настолько дружелюбный, что Тангейзер ощутил острый укол в сердце.

– Хозяин уже спрашивает, – сказал он с дружеским укором, – чего ты уединился, как монах?

– Разве творчество не требует уединения? – спросил Тангейзер.

Вольфрам пожал плечами.

– Это у нас с тобой. А вот Битерольф обычно пишет в таверне. Представляешь? Говорит, ему нужно, чтобы много шума, говора, треск посуды, хлюпанье супа и бульканье вина…

– А как ты?

– Чаще всего на пирах присутствую, – сообщил Вольфрам. – Приличия, дорогой друг, заставляют что-то делать и такое, что самому не всегда хочется.

– Так не делай, – предложил Тангейзер.

Вольфрам приподнял брови.

– Разве мы в лесу? Там да, можно правила не соблюдать. Но в лесу и человек быстро превращается в животное. Ты приготовил что-то новое?

– Что, по моей роже видно?

– Видно, – сообщил Вольфрам. – Все говорят, ты сильно изменился, один я вижу, что ты все тот же… и такой же мой старый друг, с которым в детстве плечо к плечу рубили деревянными мечами чертополох, воображая, что освобождаем Святую землю от сарацин.

Тангейзер сказал со стесненным сердцем:

– Ты прав, мой дружище…

– Мне кажется, – сказал Вольфрам живо, – очень силен Понтер фон Вюллерслебен из Брабанта. Он сегодня спел для ландграфа, так не только я обратил внимание на высокую технику исполнения… Еще хорош Анно фон Зандерхаузен.

– Тоже техникой?

– И техникой, и виртуозностью, – ответил Вольфрам несколько обеспокоенно. – Виртуозность даже выше… Он из Люнебурга, а там вся школа ориентирована именно на четкость и строгость мелодии.

Тангейзер ответил неуклюже:

– Им тебя не побить.

– Думаешь?

– Уверен, – ответил Тангейзер серьезно. – Ты все делал лучше всех, за что ни брался.

Вольфрам сказал с надеждой:

– Хотелось бы верить. Мне очень нужно победить!

– Еще бы, – сказал Тангейзер. – Пять тысяч серебра… И кубок еще в тысячу…

Вольфрам отмахнулся.

– Да не нужны они мне вовсе!.. Мне нужна рука Елизаветы, которую я нежно и верно люблю еще с детства. Помнишь, как она за нами бегала и бросалась цветами?

Тангейзер ответил с усилием:

– Да вспомнил… только здесь. И, знаешь, я считал, что я счастлив, что уехал освобождать Святую землю, а вы тут, такие несчастные, остались… но теперь понимаю, что счастлив как раз ты.

Вольфрам взглянул с недоверием.

– Ты так шутишь?

Тангейзер покачал головой.

– Нет. Одна… знакомая как-то обронила, что Бога не ищут в дальних странствиях, так как он всегда с человеком.

– Снова женщина, – протянул Вольфрам, – что ты в них так увяз?

Тангейзер криво улыбнулся.

– Видимо, часть Змея во мне намного сильнее той, что досталась от непорочного Адама. Но все-таки хоть и женщина, но увидела дальше меня. Ты вот отыскал все здесь, не покидая даже Тюрингию.

– Отыщешь и ты, – заверил Вольфрам с жаром.

– Ты весь от Сифа, – сказал Тангейзер с завистью. – Тебя не терзают сильные и весьма нехорошие страсти…

Вольфрам сказал ласково:

– Общайся со всеми больше, не замыкайся в себе! Общайся с Елизаветой, она просто светлый ангел и любит тебя.

– Вольфрам, дружище, – сказал Тангейзер с мукой. – Умолкни, или я прибью тебя!

Вольфрам рассмеялся, ухватил его за рукав и потащил с собой. В просторном продолговатом зале, куда они вошли, в ряд горят всеми свечами восемь люстр, столы поставлены в виде буквы «Т», все под праздничными белоснежными скатертями, слуги торопливо прошмыгивают вдоль стен и расставляют сразу жаркое, пропуская холодные закуски.

Тангейзер с любопытством осматривался, все дышит богатством и уверенностью, столы и кресла по-германски тяжелые, добротные, блюда только из серебра и золота, первые гости уже пошли в зал и осматриваются, кому где сесть, распорядитель церемонно указывает места, распределяя по сложной системе заслуг и знатности.

Слуги торопливо внесли блюда свежеподжаренных кровяных колбасок с яичницей, вошел Битерольф, сразу повел носом, хватая запахи и ухватив за локоть пробегающего слугу.

– Вот это, – распорядился он, – и вот это… ага, и еще вон то…

– Да, господин?

– Поставить немедленно, – распорядился он. – Вот на это место.

– Хорошо, господин, – откликнулся слуга, – сейчас положим…

Битерольф воскликнул оскорбленно:

– Что значит, сейчас положим?.. Оставь весь поднос!

– Но, господин…

– Я тебе что, птичка божья, что по зернышку клюет и сыта бывает, дура такая?

– Нет, господин…