Юрий Никитин - Тангейзер

– Вольфрам, кого признали победителем турнира?

Вольфрам отмахнулся.

– Как наш доблестный ландграф с Битерольфом и рассчитали, все… даже те, кто собирался отдать голоса Готфриду, одумались после выступления моего лучшего друга, такого самоотверженного… что у меня сердце рвется от горя и непонимания, что я вот принял такой бесценный дар… и ничем не могу пока ответить!

Тангейзер покачал головой.

– Человек предполагает, а Бог располагает.

Эккарт уточнил:

– Победа за вами?

– Да, – ответил Вольфрам. – Да!.. Но какой ценой? Мой друг пошел в ад для того, чтобы я не проиграл на турнире!..

Тангейзер сказал тихо:

– Я этот ад давно ношу в себе. Я сам хочу освободиться от него. Говорят, папа римский это может.

– Папа римский, – сказал Вольфрам с почтением, – наместник Господа на земле!.. У него ключи от Царства Небесного, он волен освобождать любого человека от любого греха!

– Дай-то Бог, – прошептал Тангейзер. – Никто не знает, как мне это важно. Счастья тебе, мой дорогой друг…

Вольфрам снова обнял его с чувством, а когда разжал объятия и отодвинулся, Тангейзер увидел бегущие по его щекам слезы.

– Я никогда не забуду твой подвиг, – прошептал Вольфрам. – Тангейзер, я твой вечный должник и… понимаю, что никогда-никогда не смогу отплатить тебе ничем подобным по величию и жертвенности! Но я закажу детям и внукам, чтобы всегда наш род помнил о твоем подвиге и служил твоему роду.

Тангейзер тоже обнял Вольфрама, но тут же отпустил и даже оттолкнул в грудь.

– Все, – сказал он твердо, – иди. А то и я разревусь. А я в сарацинских землях приучился, что мужчинам плакать непристойно. Иди, дружище!

Вольфрам обнял Эккарта, сказал в слезах, что понимает его благородное стремление, и теперь уже о нем будут слагать песни, как об образце доблести и чести.

Наконец он вскарабкался на коня, вскинул руку в прощании, а потом оба видели, как он быстро исчезает в облаке желтой пыли.

– Папа с радостью простит вам все грехи, – сказал Эккарт убежденно. – С радостью!

– С чего вдруг? – спросил Тангейзер с надеждой.

– Жертва, – объяснил Эккарт. – Жертва угодна Господу. А вы пожертвовали всем, мой господин… Пойдемте же быстрее! Теперь мне самому не терпится увидеть Вечный город… и быть свидетелем вашего триумфа!

Дорога тянется и тянется, становясь все более южной: вдоль дороги с обеих сторон высокие и гордые акации, небо чистое и солнечное, даже трава зеленее и ярче, чем в Германии.

Эккарт брел с задумчивым видом, наконец, поравнявшись с Тангейзером, проговорил со вздохом:

– Наверное, я не понимаю многое в жизни миннезингеров потому, что сам стихи не пишу, я только певец, однако же…

– Говори, – попросил Тангейзер, – мой самоотверженный друг. Я меньше знаю, чем чувствую, но если смогу ответить…

– Ты очень хорошо пел, – проговорил Эккарт с трудом. – Настолько хорошо, что мне показалось…

Он умолк, словно испугавшись чудовищности обвинения, но Тангейзер ответил мрачным голосом:

– Тебе не показалось.

– Мне показалось, – быстро договорил Эккарт, – что ты делаешь это искренне! Но как такое можно? Разве можно… Не понимаю! Если ты знаешь нечто выше плотской любви… то почему ты вдруг спел так искренне и сильно, что все поверили и возмутились?

Тангейзер процедил с болью сквозь зубы, лицо его страдальчески изменилось:

– Да потому что все они, что в зале, что на сцене, поют о высокой любви, но даже не знают, против чего… не знают того, что воспевают! Чтобы говорить о духовной любви, нужно сперва ощутить телесную, чтобы потом не жалеть запоздало, что чего-то не узнал, не попробовал…

Эккарт пробормотал:

– Кажется, что-то ощущаю, но это так мерзко и чудовищно…

Тангейзер не отрывал взгляда от далекого горизонта, что вздрагивает и приподнимается при каждом шаге, чтобы тут же опуститься.

– А как это понять, – сказал он с горечью, – тем, кто еще только-только начал жрать из корыта плотских утех, кто еще этим счастлив, кто еще не насытился?.. Чтобы с одной горы подняться на другую, высокую, нужно спуститься в покрытую тьмой долину и пройти ее всю, прежде чем начать новый подъем на новую высоту!

Эккарт слушал его и смотрел с таким напряженным вниманием, что заспотыкался и чуть не упал, но Тангейзер успел подхватить его под руку.

– Я понимаю, – прошептал он, – я тоже… чувствую стыд, что веду себя неправильно, но я часто не могу удержаться от блуда…

Тангейзер фыркнул:

– Что есть блуд?

– Блуд, – ответил Эккарт твердо, – это нехорошо. Я никогда не позволю себе с женой друга или брата, как и своего господина, но часто я не мог удержаться… встречая вольную незамужнюю женщину!

Тангейзер спросил с интересом:

– Что, ни разу не соблазнял замужнюю?

Эккарт ответил со стыдом в голосе:

– Было однажды… Но я не знал, что она замужем. К тому же она была из простолюдинов. Но потом я исповедался, на меня наложили епитимью, я долго каялся и старался жить праведно…

– …насколько это возможно, – договорил Тангейзер.

– Насколько это возможно, – согласился Эккарт упавшим голосом. – Все-таки мир греховный… но это не оправдание! Нельзя уступать соблазнам!.. Но я понимаю, что сказал Иисус насчет того, что ему раскаявшаяся блудница дороже ста девственниц.

Тангейзер набрал в грудь воздуха, чтобы все опровергнуть, он чувствовал себя старым и мудрым в сравнении, хотя Эккарт его одногодок, но неожиданно даже для себя сник, стал как будто ниже ростом, сказал тоскливо:

– Может быть, ты прав… как никогда… ну ладно, часто бывало и раньше. Да, я та раскаявшаяся блудница. А они… сто девственниц, что поют о чистоте и возвышенной любви… не зная, что это такое!

Эккарт возразил тихо:

– Ну почему же…

– А потому! – рыкнул Тангейзер. – Светлому дню по-настоящему может радоваться только тот, кто пережил темную ночь! А кто не знал разгула плотских страстей, чувственных оргий, тот не оценит духовность любви, ее правоту и святость!.. Потому я и запел о плотском, я хотел дать им понять…

Эккарт сказал с глубоким сочувствием:

– Да, это подействовало. Хотя не совсем так…

Тангейзер пробормотал с болью в голосе:

– Да знаю, но я совсем запутался. И себе хотел урвать, и друг у меня такая чистая душа с крылышками…

Эккарт подумал, сказал решительно:

– Нам нужно нагнать других паломников.

– Зачем?

Эккарт сказал с неловкостью:

– Многие идут в Рим каяться в своих грехах. В группе мы можем помогать друг другу, а когда идем вот так без привычных мечей и доспехов, мы не сможем защититься от разбойников. Я хочу дождаться момента, когда ты с триумфом вернешься в Тюрингию, ландграф выйдет навстречу и обнимет тебя… Это будет и мой триумф!