Анна Малышева - Задержи дыхание (рассказы)

— Хочешь сказать, это случилось с ним, здесь? — Невольно содрогнувшись, словно кто-то коснулся иглой моего позвоночника, я огляделся. — Вот же черт… Думаешь, он поменял имена?

— Уверена, — твердо заявила Ксения. — Помнишь, он сказал, что тот крысеныш укусил старшего брата и у того на всю жизнь остался шрам на руке? Так вот, я еще днем обратила внимание на этот шрам. Чуть выше запястья, над часами, такой четкий белый полукруг.

— Они усыновили настоящего дьявола! — пробормотал я. — А что, тот пруд… Он ведь должен быть здесь? Я его в зарослях не заметил.

— Пруда больше нет, его засыпали, — авторитетно пояснила Ксения. — Я осмотрела участок, заметила сруб над родником. Земля вокруг низкая, топкая, сильно заболочена. Логично было бы выкопать прудик или глубокую канаву, чтобы собирать лишнюю воду, а тут все просачивается в почву. Думаю, Костя просто купил пару машин гравия и земли и сровнял с землей свой кошмар… Только из-за этого нарушился дренаж, дом скоро съедет с фундамента. Смотри, уже покосился!

— Да какая разница? — возразил я. — Все равно ни продавать дачу, ни жить тут он не будет.

— Странный комплекс! — заметила Ксения с неприязнью профессионала, которому мешают работать дилетанты. — Забросить дачу, запереть квартиру и считать, что тем самым чтишь память родителей! А жить черт-те как, в съемной комнате!

— Знаешь, если у человека такой скелет в шкафу, надо радоваться уже тому, что он вообще живет и еще гостей приглашает, — парировал я ее обвинения. Мне хотелось заступиться за Костю. — Я его тоже к себе как-нибудь позову.

— Если успеешь, — иронически улыбнулась та. — Смотри, Наташка все-таки наложила на него лапу! Она тебя привезла? Ну, так на обратную дорогу не рассчитывай. Хочешь с нами? Я вас с Лейлой подкину до города, а там уж сами…

Я согласился, прежде всего потому, что ненавижу быть третьим лишним, а Наташа слишком явно увивалась вокруг Кости, помогая убирать со стола. Она по-хозяйски смахивала одноразовую посуду и бутылки в пластиковые пакеты для мусора, зажигала припасенные свечи, о которых все забыли, и судя по всему, никуда не торопилась.

Стас укатил первым, за ним выехали на дорогу Борис и Лена. Ирина, набрав родниковой воды в канистры и помявшись немного у стола, тоже почувствовала себя лишней и, обиженно бросив «пока!», умчалась на своей новенькой «Хонде». Лейла задержалась, прощаясь с Наташей, и мы с Ксенией не раз успели ее выругать, стоя на дороге, возле машины с работающим мотором.

Я не заметил, как из темноты появился давешний сторож, и обернулся, только когда на меня залаяла его собачонка.

— Все там уехали, или еще кто есть? — пожелал знать этот сморщенный реликт.

— Хозяин остался, — кратко ответил я и принялся терзать свой телефон, упорно не желавший находить сеть.

— Какой он хозяин? — протянул старик, явно не считая разговор оконченным. — Хозяева умерли.

— Да он же наследник! — вмешалась Ксения, любившая точность в таких вопросах.

— Какой он наследник? — тем же сварливым тоном возразил старик, предпочитавший изъясняться с помощью риторических вопросов. — Наследник-то умер.

— Один сын умер, зато второй…

— Какой он им сын?! — Старик заметно начинал сердиться, не встречая понимания. — Он приютский!

— Что?! — ахнула Ксения. — Да вы о ком говорите?! Вы с кем сегодня разговаривали при мне?! Его зовут Костя!

— Они его усыновили, а он их в яму… Сын, тоже… Крапивник он! Не приведи Бог… — Продолжая гневно бормотать, старик медленно удалялся, и его голос заглушался подхалимским лаем собачонки. Мы его не останавливали, и когда появилась наконец запыхавшаяся Лейла, не стали ее упрекать.

До Москвы ехали молча, если не считать того, что Лейла, растянувшись на заднем сиденье, болтала по телефону сперва с мужем, потом с сыном, а напоследок с той самой подругой, находившейся в затяжной депрессии. Мы с Ксенией только переглядывались, не решаясь обсуждать заявление сторожа. Нам обоим казалось, что мы случайно узнали чужую тайну, посвящать в которую никого не имели права. Во всяком случае, я именно так себя и чувствовал. Уже в Москве, подъезжая к станции метро, Ксения отрывисто проговорила:

— Как думаешь, Наташе сказать? Она же там с ним осталась.

— Не стоит, — лаконично посоветовал я.

Лейла немедленно заинтересовалась:

— Это вы о чем?

— Беги, вон такси! — Ксения буквально вытолкнула ее из машины, а когда я собирался выйти следом, удержала меня за рукав. — Не понимаю, почему он не сказал всю правду?

— Это и есть самое страшное. — Я с трудом высвободил руку. — Он думал, что в таком случае мы ему не поверим. Одно дело — рассказать, как семья нечаянно приютила звереныша, и совсем другое — убедить нас, что их родной сын был самым настоящим выродком. Был или стал из-за ревности к приемному брату. Так что он не только имена поменял, он и героев местами переставил.

— А если он все наврал?! — изменившимся голосом спросила Ксения. — Если он всех и убил, а?!

— Вот видишь, — после паузы заметил я. — ТАМ ты таких вопросов не задавала. Asta la vista, baby!

Хлопнув дверцей, я пошел к стоянке такси, думая о том, что, возможно, в этом году мы собирались в последний раз.

— Выйди в коридор и подожди.

Ждать пришлось минут десять. Мать о чем-то совещалась со знакомым врачом, а он стоял, равнодушно оглядывая аккуратно выкрашенные в белый цвет стены. В конце длинного коридора бесшумно открылась дверь, оттуда в сопровождении угрюмого санитара появился небритый пожилой мужчина в больничной пижаме и застиранном синем халате в полоску. Они прошли мимо, и лицо санитара выглядело куда более тупым, чем у пациента, которого он сопровождал на обследование.

Он проводил их взглядом. «Вот и сумасшедший», — подумал пятнадцатилетний парень, которого мать непременно решила обследовать на энцефалографе, — благо, что сама работала в больнице медсестрой и могла договориться, чтобы это сделали бесплатно. А у него уже третий год случались приступы невыносимых головных болей. Особенно по ночам — тогда он просыпался в испарине и, сжимая кулаки, глядел в темноту, не позволяя себе закричать, чтобы не разбудить маму. Она спала в той же комнате, в углу за шкафом. И в те краткие мгновения, на смутной грани между окончательным пробуждением и сном, ему мерещилось в серой мгле что-то страшное, как будто там его ожидал враг, более безжалостный, чем сама смерть. И этот кто-то прикладывал к его вискам ладони и сжимал их с беспощадной нежностью, переходящей в злорадное насилие. И тогда он находил в себе силы разомкнуть губы и позвать маму…

Единственный сын, моя надежда, моя опора. И ведь он не лентяй, у него хорошие способности, а в школе его то хвалят, то поливают грязью. Это в зависимости от того, было ли у него желание приготовить уроки. А оно то есть, то нет — и я не знаю, что с ним делать. Пытаюсь объяснить, что мы с ним совсем одни, и если из него ничего не получится, что с нами будет? На большую пенсию я не рассчитываю. А чтобы пробиться в этой жизни, нужны деньги, связи или упорство. И ничего у нас нет. Впрочем, упорство есть, но жаль, что только у меня. Он-то смотрит на жизнь, как на долгую веселую прогулку.