Михаил Елизаров - Библиотекарь

— Надеюсь, это не мы вас разбудили, — Марат Андреевич отложил газету. — Как самочувствие, Алексей?

— До сих пор позавчерашнее в голове не укладывается… — хмуро сообщил я.

Таня на миг замерла, дрогнула плечами, всхлипнула и быстро поднесла к глазам руку, в попытке удержать набежавшие слезы. На миг ей показалось, что она справилась с эмоциями. Таня снова склонилась над разделочной доской, но, покачав головой, извинилась и быстро вышла из кухни. В ванной зашумел водой умывальник.

Мне сделалось неловко, что моя малодушная привычка открыто сообщать о своих проблемах довела до слез Таню. В конце концов, это она и остальные широнинцы лишились четырех близких им людей.

Таня вернулась, промытые глаза были розовыми от недавних слез. Вода смыла пудру, и ушиб на скуле окрасился сливовой синевой.

Я еще не понимал, как исправить ошибку, и сказал, чтобы не молчать:

— Таня, не называйте меня, пожалуйста, по отчеству. И на «вы» тоже совершенно не обязательно. Просто — Алексей, или Леша…

— Тут я с вами не согласен, — деликатно вмешался Марат Андреевич. — Субординация, она очень предохраняет отношения и на качество дружбы совершенно не влияет. Обращение на «вы» — не дистанция, а бережное отношение к собеседнику, если хотите, резиновые перчатки — чтобы не занести инфекцию в дружбу… Вы не согласны?

— Целую философию развели, Марат Андреевич, — Таня, забыв о слезах, шутливо нахмурилась. — Давайте, и вашим, и нашим. Алексей… вы как больше куру любите: «табака» или…

— Таня, вы знаете, я ненавижу курицу.

Она явно расстроилась:

— Не любите? — и беспомощно глянула на Марата Андреевича, словно искала у него поддержки. — Почему? Это же вкусно…

— Тошнит от одного запаха…

Таня жалобно взмолилась:

— А я так приготовлю, что курицей пахнуть не будет. С чесноком замариную!

— Алексей, вообразите, что это не курица, а, скажем, голова жирафа, — пришел на помощь Тане Марат Андреевич. — Экзотическая африканская говядина. Видите, тут рожки, рот… Смотрите, как похоже…

Таня рассмеялась, и я вслед за Маратом Андреевичем тоже улыбнулся — впервые за три дня.

Уже спустя несколько месяцев я поделился этими трогательными воспоминаниями с Луцисом, сказав, что тогдашнее мое состояние напоминало мне мотивы культа Тескатлипоки, когда жертва, избранная жрецами как земное воплощение бога, окружалась царскими почестями, а потом обрекалась на заклание.

Денис воспринял это заявление серьезно и даже чуть обиделся за себя в том времени и за широнинцев: «Может, наше отношение к тебе и было похоже на индейские мистерии, но только с той разницей, что в конечном итоге жрецы принесли бы в жертву себя, а не воплощенного бога».

Еще в детстве я представил себе человеческий век подобием годового круговорота и разделил его на месяцы. Январь был белым, пеленочным младенчеством, февраль — ранним детством, с его примороженным медленным временем. С марта по апрель длилась школа, институтская учеба условно приходилась на май. В свои двадцать семь, неожиданно, с горьким изумлением я заметил, что подходит к концу июнь моей жизни…

Как никого другого мне всегда бывало жаль «женщин августа». За их угасающий зной, за все еще лакомую переспелость, за эту курортность, близящуюся к концу. Уже приготовлены билеты на поезд, день, другой, и придет пора сложить зонтик, одеться и покинуть пляж зрелости, чтоб отъехать в сентябрь пятидесятилетних, оттуда в октябрь пенсии и дальше прямой дорогой в бесконечную зиму, в саван и могилу декабря, принимающего всех в свою старческую группу «от восьмидесяти и выше»…

Таня Мирошникова была типичной «женщиной августа». В тот вторник я увидел ее совсем другой, не в маскировочном грубом костюме дачницы и не в боевом снаряжении. Она надела платье персикового цвета — желтое с оранжевым — теплые августовские краски. Стройная худенькая женщина с чудесными глазами — на солнце голубыми, на закате зелеными, в пасмурную погоду серыми. Тане очень шли распущенные волосы — каштановые, с блеском волны, если она их собирала в хвост, то в лице ее проступало что-то трогательно мартышечье. Сколько же ей было лет? Наверное, сорок… На выпуклом детском лбу проступили три параллельных морщины, глубокие, словно линии судьбы. Трогательно смотрелись на чуть увядшей шее бусы — крупные белые драже фальшивого жемчуга.

Таня была учительницей, преподавала в школе физкультуру. Закончила она педагогический институт. Спортивная карьера Тани ограничилась первым разрядом по фехтованию, но это полезнейшее умение весьма пригодилось широнинской читальне.

Лет пятнадцать назад Тане сделали неудачный аборт, после которого она уже не беременела. Врачи и медикаменты не помогли, и однажды муж оставил ее. Привела Таню в читальню подруга покойной матери. Таня находилась на грани самоубийства, и сердобольная женщина своевременно это увидела и подарила Тане новую жизнь и большую семью.

Я уверен, моя быстрая акклиматизация на новом месте во многом связана с чудным женственным обаянием Тани Мирошниковой. Человеком она была легким — улыбчивая, удивительно располагающая к себе, умеющая слушать. Она всегда хвалила и поддерживала меня, да и просто любила таким, какой я есть: впечатлительным, нервным, далеко не самым мужественным, только и название — «библиотекарь»…

Помню, в тот наш совместный вторник мы уговорились с Таней найти замену курице. Остановились на жареной картошке и рыбных консервах. Таня недолго поворчала и затем обязала меня составить на будущее список того, что я не ем, и жутко расстроилась, увидев, что в немилость попали щи и холодец.

Марат Андреевич ушел на работу, а мы все утро вдвоем с Таней просидели на кухне. Она с интересом расспрашивала меня о прошлом. В отличие от Тимофея Степановича, ей ужасно понравилось, что я учился на режиссера. Я рассказал о своих былых успехах в КВНе, и она сразу начала уверять, что видела меня по телевизору, я отнекивался. Под конец Таня с воодушевлением сказала: «Алексей, вы творческая личность!»

Я сам предложил ей прочесть Книгу, и она восприняла это с большим энтузиазмом, хотя поначалу из вежливости говорила, что ее задача — охранять меня, а не читать Книгу.

Она уединилась в спальне. Я же бездумно бродил по квартире, листал с середины роман Пикуля, затем дремал. Проснувшись, перебирал дядины музыкальные диски, сел за телефон. С третьей попытки я дозвонился домой. Застал маму. Я уже был относительно спокоен, и голос не выдал тревоги. Я как можно равнодушнее сказал, что в ближайшие месяца два — раньше не получится — попытаюсь решить проблемы с продажей квартиры. Мама сразу забеспокоилась: хватит ли мне денег, и я заверил ее, что глубинка оказалась очень дешевой, город в целом нравится, и в жилищной конторе встретились очень сердечные люди, обещавшие помочь с покупателем. Так я лгал, и мама, вполне удовлетворенная, просила меня держать ее и отца в курсе всех событий.