Маргарет Этвуд - Год потопа

— Дети грязно шутят про всех, — ответила Тоби. — В том числе и про меня.

— Про тебя? — воскликнула Люцерна, широко раскрыв большие глаза с темными ресницами. — Про тебя-то с чего вдруг?

Это следовало понимать так: «В тебе ведь нет ничего сексуального. Плоская как доска, что спереди, что сзади. Рабочая пчела».

Тут были свои плюсы: по крайней мере, к ней Люцерна ревновать не будет. Этим Тоби выделялась среди других женщин-вертоградарей.

— Они не смотрят на тебя свысока, — сказала Тоби. — Они не думают, что ты шлюха. А теперь расслабься, закрой глаза и представь себе, как ива течет по твоему телу, в голову, туда, где прячется боль.

Вертоградари действительно не смотрели на Люцерну свысока, а если и смотрели, то совсем по другому поводу. Они могли недолюбливать ее за вечные старания увильнуть от работы, за то, что она так и не научилась резать морковку, они могли презирать ее за беспорядок в доме, за ее жалкие попытки растить помидоры на подоконнике, за то, что она столько времени проводит в постели. Но на ее неверность, или супружескую измену, или как там это называется, им было наплевать.

Все потому, что вертоградарей не интересовали свидетельства о браке. Вертоградари поощряли верность членов пары друг другу, но нигде не написано, что первый Адам и первая Ева зарегистрировали свой брак. Поэтому, по мнению вертоградарей, ни священнослужители других религий, ни какие-либо светские чиновники не имели права соединять людей узами брака. Что же до ККБ, та поощряла официальные браки лишь как предлог для фиксации рисунка роговицы глаза, отпечатков пальцев и ДНК — все для того, чтобы лучше выследить тебя, моя радость. Во всяком случае, так утверждали вертоградари, и этому утверждению Тоби готова была поверить безоговорочно.

Свадьбы самих вертоградарей были просты. Оба участника должны были при свидетелях объявить, что любят друг друга. Они обменивались зелеными листьями, символизирующими рост и плодородие, и прыгали через костер, символизирующий энергию Вселенной, после чего объявляли себя супругами и отправлялись в постель. При разводе все проделывали в обратном порядке: публично заявляли, что не любят друг друга и разводятся, обменивались сухими прутьями и наспех перескакивали через кострище из остывшего пепла.

Люцерна каждый раз жаловалась — если Тоби не успевала вовремя влить в нее маковое зелье, — что Зеб так и не предложил ей пройти церемонию с листьями и костром.

— Я-то понимаю, что это все равно ничего не значит, — говорила она. — Но он, похоже, думает, что значит, ведь он один из них, верно? Значит, если он этого не делает, он отказывается иметь со мной серьезные отношения. Правда же?

— Я не умею читать мысли, — отвечала Тоби.

— Но будь ты на моем месте, тебе не показалось бы, что он хочет увильнуть от ответственности?

— А может быть, лучше его самого спросить? — говорила Тоби. — Спросить, почему он не…

Можно ли в этом случае сказать «сделал предложение»?

— Он только рассердится, — вздыхала в ответ Люцерна. — Когда мы только познакомились, он был совсем другой!

И вслед за этим Тоби в очередной раз выслушивала историю Люцерны и Зеба, которую Люцерне никогда не надоедало рассказывать.

Вот что рассказывала Люцерна. Она и Зеб встретились в парке салона красоты «НоваТы» — Тоби там бывала? А, ну ладно. В общем, это фантастическое место — лучше не придумаешь, чтобы расслабиться и привести себя в порядок. Салон тогда только открылся, и на территории еще шли работы. Фонтаны, газоны, сады, кустарники. Люмирозы. Правда, люмирозы такие потрясающие? Тоби их никогда не видела? А, ну что ж, может, когда-нибудь еще…

Люцерна обожала вставать на рассвете, она тогда была ранней пташкой, и любоваться восходом; это потому, что она всегда была так чувствительна к цвету и свету и в своих домах — ну в тех, которые она сама оформляла, — всегда уделяла очень-очень много внимания эстетике. Она всегда старалась сделать хотя бы одну комнату в рассветной гамме — рассветную комнату, так она про себя это называла.

И еще она тогда ужасно страдала. Правда, ужасно, ужасно страдала, ведь ее муж был холоден как могила, и они больше не занимались любовью, потому что он с головой ушел в работу. А она же такая чувственная, всегда была такая чувственная, и ее чувственная натура просто чахла. А это ужасно вредно для здоровья, особенно для иммунной системы. Она сама об этом читала!

Вот она и бродила на рассвете в розовом кимоно, со слезами на глазах, и обдумывала, как бы развестись со здравайзеровским мужем или хотя бы разъехаться с ним, хотя и понимала, что для Рен это не лучший вариант, Рен тогда была еще совсем маленькая и любила отца, хоть он и ей тоже не уделял внимания. И вдруг рядом оказался Зеб, в лучах восходящего солнца, как… как видение, один-одинешенек, он сажал люмирозы. Это такие розы, которые светятся в темноте, и у них такой божественный запах… Тоби не знает, как пахнут люмирозы? Да, Люцерна ничего другого и не ожидала, ведь вертоградари смертельные враги всего нового… в общем, розы были очень красивые.

Так что она увидела в рассветных лучах коленопреклоненного мужчину, держащего в руках букет словно из живых углей.

Тоби подумала: ну конечно, какая страдающая женщина устоит перед мужчиной, у которого в одной руке лопата, а в другой пылающий розовый куст, а в глазах умеренно сумасшедший блеск, который можно принять за любовь? Зеба тоже можно понять: привлекательная женщина в розовом кимоно… не очень плотно запахнутом розовом кимоно… на лужайке, в жемчужных лучах рассвета, да еще и плачущая. Потому что Люцерна была привлекательной. Даже когда ныла, а в другом состоянии Тоби ее почти и не видала.

Люцерна перепорхнула через газон, ощущая голыми ногами холодную мокрую траву, ощущая, как скользит материя кимоно по голым бедрам, как сильно натянут пояс кимоно и как просторно в нем ключицам. Кимоно развевалось на ветру, как волны. Она остановилась перед Зебом, который следил за ее приближением, словно он моряк, сброшенный за борт по ошибке, а она — либо русалка, либо акула. (Эти образы возникали в голове у самой Тоби: Люцерна же говорила, что ее влекла Судьба.) Они оба так остро осознавали, говорила она Тоби; она всегда остро осознавала осознание других людей, как кошка, или… у нее такой дар, а может быть, проклятие… и поэтому она знала. Поэтому она сердцем чуяла, что чувствует Зеб, глядя на нее. Чувства совершенно поглотили их!

Это невозможно объяснить словами, заявляла она, как будто с самой Тоби никогда не могло произойти ничего подобного.

В общем, так они стояли, хотя уже предвидели, что сейчас случится — неминуемо должно случиться. Страх и похоть толкнули их к друг другу и в то же время разделили их.