Марина Ясинская - Благословение Зоркого бога

Увидев трехглазую лапу, висящую над заброшенной, потрескавшейся дорогой, Зверобой замер — будто налетел на стену. Поднял сжатую в кулак правую руку, давая знак остановиться следовавшим за ним настороженному Тимьяну и напряжённому Васильку, и тихо, не поворачивая головы, скомандовал:

— Начинаем.

Двое за его спиной действовала слаженно, так, словно не раз уже имели дело с нечистью, хотя не так давно начавший брить редкую щетину Василёк никогда к Улицам даже близко не подходил, а пожилой, но еще крепкий Тимьян последний раз бывал там, когда в его бороде не водилось седины.

Лесничие сложили к ногам колчаны, луки и посохи и почтительно, в пояс поклонились дремлющей лапе. Зверобой осторожно, щупая ногой землю перед каждым шагом, пошел вперед, нараспев повторяя заклинание:

— Сестрица светофорница, разреши пройти. Мы — мирные пешеходы, зебра блюдём. Не плутай нас по перекресткам, позволь двигаться дальше.

Минуты утекали одна за другой.

Первым не выдержал Василёк — злость и досада толкали его вперед:

— Может, она спит? Прошмыгнём быстренько — она и не заметит.

— Не заметит, — хмыкнул в седую бороду Тимьян. — Ты знаешь, что бывает с теми, кто в Улицы входит, не получив благословения светофорницы?

— Ну?

— Светофорница обежит вокруг тебя незаметно по кольцу, — зашептал Тимьян, — И ты из него никогда не выберешься, так и будешь бродить кругом по Улицам, пока не помрешь с голоду и не обернёшься упырем.

"Сказки", — отчётливо читалось в юношеских глазах, бесстыже и нагло отказывающихся верить россказням стариков.

— Или, упаси Дерево, как дядька мой, попадёшь в лапы к кикиморам или сантехам, и они тебя зыбочником обернут на веки вечные, — продолжил Тимьян, кивнув куда-то в сторону.

Василёк проследил за его взглядом, немедля увидел серого зыбочника, спрятавшегося неподалеку от дороги, и поёжился. Железное тело покрыто птичьей паршой, рогатый верх высится над кронами, и от него в обе стороны тянутся железные нити, намертво сковывая зыбочника с другими собратьями… Ходоки говорили, зыбочья цепь бесконечна, она тянется от одних Улиц к другим, на много сотен вёрст, и опоясывает весь белый свет.

— Будешь стоять мёртвый, и только в грозу оживать сможешь. Станешь обрывать нити и хлестать ими как молниями насмерть всё живое, что случится пройти рядом с тобой, — зловеще закончил Тимьян и многозначительно покачал седой головой.

— Да понял я, понял, — присмирел Василёк и вздохнул: — И долго ждать?

— Столько, сколько надо… Бывало, днями ждали, а то и неделями.

— Днями? — взвился парень. — Да она же тогда сгинет без следа, ни за что не нагоним…

— Тихо, — резко приказал Зверобой, резанув напряженным взглядом по стоявшим позади него.

Василёк пристыжено замолчал — Зверобоя, немного сутулящего спину, как это обычно делают люди высокого роста, хмуро щурящего темные глаза, опытного ходока, уважали и побаивались все лесничие.

— Тихо, — повторил Зверобой и продолжил свой медленный ход к лапе светофорницы, приговаривая заклинание.

Прошло еще несколько мучительно долгих минут, и верхний глаз лапы нехотя загорелся красным. Зверобой немедленно остановился, пошарил в перекинутой через плечо котомке, выудил сухарь, искрошил его в длинных пальцах и высыпал перед собой на землю длинной продольной полосой.

— Сестрица светофорница, прими подношение, — почтительно произнес он и наступил на полосу крошек.

В ответ верхний глаз погас, а средний загорелся желтым.

Зверобой извлёк из котомки следующий сухарь и повторил процедуру.

— Сестрица светофорница, прими подношение.

Средний глаз нехотя мигнул и погас. Путники затаили дыхание, впившись взглядом в нижний глаз. Тот мигнул и загорелся зеленым.

— Благодарствую, сестрица, — низко поклонился Зверобой, оставляя на земле третью полосу, а затем путники быстро пробежали под трехглазой лапой.

— Уф, — перевёл дух Василёк, когда, обернувшись назад, увидел, что на лапе светофорницы снова загорелся красный глаз. — Пронесло.

— Погоди радоваться прежде срока, — осадил его Тимьян. — Сколько их ещё впереди! Да и если бы только их…

Зверобой не присоединялся к разговору. Закинув посох за спину, он уже широко шагал по изрытой трещинами дороге в сторону Улиц. Лесничие поглядели ему в спину и слаженно бросились догонять ходока.

К Улицам подобрались засветло, и, хоть до заката оставалось еще часа два, Зверобой решил, что внутрь они пойдут только завтра. Лес совсем поредел и уже не нависал плотным шатром над запретной дорогой; впереди, в опасной близости, вызывая липкий холод в самом низу живота, высились огромные каменные строения, пялящиеся по сторонам слепыми провалами глазниц-окон. Некогда — владения людей, а теперь — нечистое царство кикимор, упырей и правдомов.

Для ночлега Зверобой облюбовал поеденные ржой останки железного скелета огромного водильца, чем вызвал замешательство не только у неопытного Василька, но и у делавшего в прошлом пару ходок в Улицы Тимьяна.

— А не рассердим мы дух умершего зверя, ночуя у него в брюхе? — опасливо осведомился он, не решаясь, впрочем, налагать запрет. У себя в роще Тимьян был ведуном, потому лесничие всегда прислушивались к его словам. Но не Зверобой — он был, хоть и хорошо знакомым, но пришлым, не своим. Собственно, доподлинно о Зверобое было известно было только две вещи. Первая — что он лесничий, потому что безошибочно и неукоснительно чтит все леснические заветы. Вторая — вот уж лет десять как он ходит из одной рощи в другую, нанимаясь за деньги провожать в Улицы по самой разной надобности: вызволить из неволи заплутавшего в окрестностях злых земель, выследить сбежавшего от справедливого суда, вернуть неосторожного, заманенного хитрыми русалками. Но какого Дерева, которой рощи он родом и почему стал ходоком, никто не знал. И уже давно не расспрашивал — всё равно из Зверобоя слова было не вытащить.

— Не оскверним, — заверил ходок. Уверенно подошел к квадратному лобастому черепу, вспрыгнул на вываленный набок на землю ребристый железный язык, пошарил в котомке, выудил звенящие медяки и, отсчитав три, опустил в проем между ржавыми рёбрами, приговаривая:

— Братец водилец, прими за проезд, разреши переночевать.

Обернулся и дал знак жавшимся позади него — заходи.

Василёк медлил, теребя редкие усы, Тимьян шептал молитвы дереву. Но минуты текли за минутами, Зверобой уже развел внутри костёр, а дух мертвого зверя не спешил сокрушать наглых путников, и лесничие, наконец, решились войти внутрь.

— Завтра утром войдём в Улицы, — неожиданно подал голос Зверобой, когда путники ополовинили котелок. Лесничие вздрогнули — за предыдущие пять ночевок они привыкли, что ходок неизменно молчит вечерами у костра, а если и говорит что, то лишь в ответ на обращенный к нему вопрос, да и то отделывается одним-двумя словами. — Улицы тянутся на много вёрст, в них плутать можно до зимы. Потому вам пора рассказать, что произошло на самом деле.