Андрей Щупов - Сонник Инверсанта

— Лежать, на-ко! — бросил он мне, и в голосе его скользнули просительные нотки.

Стреляли откуда-то со спины, но туда мой новый знакомый не оборачивался. Зато очереди, вспарывающие землю чуть впереди нас, его явно беспокоили.

— Вот же гады, на-ко! — он вжался в землю от очередной россыпи пуль. — Чуток не успеть!

— Плохо дело, да?

Он меня понял. Коротко кивнул. А в следующее мгновение автомат в его руках зарокотал и задергался. Светящийся пунктир ударил по близкому кустарнику, пошел гулять взад-вперед, сшибая листья с корой, терпеливо нащупывая живое. Кто-то в ельничке тоненько вскрикнул.

— Есть, на-ко! — мужчина удовлетворенно крякнул. Еще одна очередь, и патроны у него кончились. В пару секунд человек в плаще сменил рожок.

— Черт!.. — я еще раз взглянул на умирающего мужичонку и, стараясь двигаться бесшумно, пополз назад. Тело сотрясало ознобом, в голове не осталось ни единой вразумительной мысли. Во всяком случае, теперь я понимал фронтовиков, уверявших, что лежать под пулями — скверное дело. Это было даже не ощущением, — какое там, на хрен, ощущение! Меня бил самый настоящий колотун.

То есть паники я пока не испытывал, но страх чувствовал вполне материальный. Подобно удаву он спеленал меня мерзлыми кольцами, мало-помалу стягивал петли, сковывая движения, выжимая из грудной клетки последний воздух. Мужчина в плаще оглянулся, но было поздно, — вскочив с четверенек, я юрким зверьком метнулся в кусты.

Это можно было назвать забегом на пределе. Руками, дипломатом и грудью я рассекал зеленое море, лицом сшибая встречных комаров, наматывая на себя случайную паутину. Я не выбирал направления, — просто стремился уйти как можно дальше от огненной круговерти за спиной.

Тем временем, перестрелка набирала обороты. Теперь уже лупили очередями и одиночными со всех сторон. Так мне, по крайней мере, казалось. Лес эхом отзывался на выстрелы, охал и ухал, умножая злой грохот. Один раз мне даже показалось, что рванул самый настоящий взрыв. Впрочем, почему показалось? Если люди не стесняются пускать в ход автоматы, отчего бы им не швырнуть парочку-другую гранат?…

Как бы то ни было, но мчался я действительно резво. В три минуты отмахал не меньше километра. Миновав широкую просеку, какое-то время брел, шумно переводя дыхание. Собравшись с силами, снова побежал.

Вскоре стрельба затихла, но это не слишком успокаивало. Возможно, даже наоборот — добавило неопределенности и тревоги. Теперь я не мог с уверенностью сказать, где остался неведомый враг, и не приближаюсь ли я к нему снова.

Гортань и легкие горели огнем, голову неприятно кружило. И все же должного чутья я не утерял. Еще не понимая толком, что именно улавливает мой слух, я замер на месте. Оглушенный собственным пульсом, не сразу сообразил, что это всего-навсего шум двигателя. Автомобиль промчался где-то совсем рядом, и, чуть скорректировав направление, я наконец-то выбрел к широкой магистрали.

Шелестел легкий ветерок, и цвиркали над головой незнакомые пичуги. Кажется, война действительно кончилась, и, пачкая руки в пыли, я торопливо взобрался по крутому откосу, дрожащими ногами ступил на асфальт. Если бы не распоротая ладонь и не ноющее тело, с какой готовностью я забыл бы все случившееся! Но бинт по-прежнему стягивал ладонь, а ребра продолжали болезненно ныть. Увы, забыть случившееся представлялось нереальным.

Загудела приближающаяся машина. Утерев со лба пот, я шагнул на середину дороги и помахал свободной рукой. Чудо произошло. Пропыленный по самую крышу грузовичок-полуторка послушно тормознул. Фары грузовичка были заплеваны дорожными ошметками, грязевые коросты густо украшали капот и дверцы, но мне ли было выбирать?

Не мешкая, я взобрался в кабину, чумазого водителя одарил столь благодарной гримасой, что он даже чуточку испугался.

— Ты это… Далеко, на-ко?

— Близко, на-ко, — успокоил я его. — Яровой, о кей?

Несколько озадаченно шофер кивнул, и мы поехали. Пользуясь комфортной паузой, я откинул голову на обшитую дермантином спинку сидения и прикрыл глаза. Это не было сном, — спать я уже откровенно боялся. Скорее, это можно было назвать блаженным бездумьем.

Так уж история разыграла карты, что все великие тираны выходили из инородцев: Иосиф Сталин заявился из Грузии, Наполеон приплыл с Корсики, а австрийцу Гитлеру пришлось принять германское гражданство, чтобы выставить свою кандидатуру против престарелого Гинденбурга. И так далее, и тому подобное.

Великие и Тираны. Жутковатое сочетание, не правда ли? Впрочем, к великим я себя не относил, как не относил и к категории тиранов, но что такое быть инородцем — на протяжении последних нескольких часов я вкусил в полной мере.

По улицам родного города мне приходилось двигаться шагом инопланетянина. Я по-прежнему ничего не понимал, шарахался от вооруженных людей и боялся сказать лишнее слово, пребывая все в том же состоянии затянувшегося шока. Подобно взбунтовавшемуся цирковому льву действительность не желала мне подчиняться. Хлыст моего разума ее совершенно не пугал, и безумие съедало меня, как огонек — тлеющий пороховой шнур.

На первый взгляд все было как всегда, и тем не менее чем-то этот город существенно отличался от моей стародавней родины. Какой-то пустячной малостью, сводившей на нет все внешнее сходство. Поменялись названия улиц и их уклон, неведомо откуда возникли пирамидальные тополя, коих в Яровом отродясь не водилось, и даже походка — да, да! — походка людей тоже стала казаться мне абсолютно иной. Точно левое вдруг стало правым, а правое — левым.

Нечто похожее я испытал однажды на работе, зайдя в кабинет начальника. С юных лет его звали Плюгавиным, — Плюгавиным он был и в нашем оздоровительном центре. Но в один прекрасный день этот хитрец посетил паспортный стол и сменил фамилию, став Орловым, чем немедленно навлек на свою голову град насмешек. Но самое главное, люди, привыкшие к фамилии Плюгавин, отчаянно путались. Ведомости, заявления, приказы — все приходилось теперь переписывать. Одно дело — привыкать к сменившим фамилию одноклассницам, и совсем другое — к своему родному вечно въедливому начальству. И когда в очередной раз меня вызвали на ковер, я испытывал обморочное головокружение. Глупость, конечно, но так оно все и было. Я видел, что передо мной сидит Плюгавин, но называть его почему-то следовало Орловым. То есть, и заходил я вроде бы к Орлову, но взирал на меня из начальнического кресла самый настоящий Плюгавин. Так или иначе, но мне стоило большого труда заговорить с ним. По счастью, после первых же фраз головокружение прошло, и я сызнова обрел почву под ногами.

Увы, сейчас я был лишен и этой пустяковой возможности. Я отчаянно боялся с кем-либо заговорить. Действительность, в которую я угодил, ратовала за жестокое правило: «язык твой — враг твой». Окружающее постигалось на ощупь и практически заново. Здесь все было непривычным: люди не так гримасничали и не так смотрели. Даже самые привычные фразы они шинковали, как капусту, превращая в нечто немыслимое. Кроме того, я уже отметил, что и одевались жители Ярового в нечто бутафорское. На головах тех же милиционеров я видел теперь папахи, а на поясах — громоздкие маузеры. Тут и там по улицам величаво разгуливали темнокожие индусы, а возле винных киосков толкались белозубые негры. Однако самое чудовищное открытие поджидало меня возле моего родного дома — то есть там, где я когда-то жил, где по сию пору обитала одна из моих теток. Вернее, ДОЛЖНА была обитать.