Андрей Щупов - Сонник Инверсанта

— Тут и понимать нечего. Если я могу свалить человека реальным ударом, почему мне не совершить то же самое при помощи мысли?

— Ну, знаешь ли! Если бы все валили своих недругов при помощи мыслей…

— Вот! — вскричал Дмитрий. — Вот в чем загвоздка! Мы не умеем совершать физическую работу при помощи интеллекта! Есть желание, но нет формы его матрицирования. Есть ключ, но нет скважины.

— Ты хочешь сказать, что при помощи твоих игрушек…

— Именно! — словно дирижер, Дмитрий взмахнул руками. — Я позволяю мысли вылепиться в нечто конкретное, понимаешь? Создавая эгрегоры, я усиливаю наши метаполя в сотни и тысячи раз. Эффект ничтожный, но он все-таки есть! И спектакли в случае удачи получаются такие, что ты в лучшем из своих снов не увидишь!

— Неужели твои матрицы кто-то покупает?

— Ты шутишь? — Павловский фыркнул. — Расхватывают, как горячие чебуреки! Еще лучше, чем четки с книгами. Да люди последним готовы поделиться, лишь бы не уходить из театра. Кроме того, я снимаю общественное напряжение. Вся ненависть целиком и полностью выливается на экран, и в жизни господа ненавистники уже не беснуются, как прежде.

— Но ты же толкуешь, что вся эта порча может стать явной, разве не так?

— Мало ли что я толкую! Я, Петя, товар, прежде всего, рекламирую! А уж кто верит в него, кто нет, это меня не слишком волнует. Ты, Петр, уже второй день здесь, а, похоже, так ничему и не выучился.

— Чему я должен был выучиться?

— Ну, не знаю… Каждый учится своей собственной науке…

— Постой! — я вскинул перед собой ладонь. Наморщив лоб, попытался сформулировать вопрос точнее. — Скажи, Дмитрий, этот мир — он существует на самом деле или это плод моего воображения?

— Если даже плод, то теперь уже не только твоего, но и моего воображения тоже. Или забыл, о чем пишешь в своей рукописи?

— Там у меня совсем другое…

— Нет, Петюнь, оба мы говорим об одном и том же. Разве что по разному. — Дмитрий с усмешкой вытащил из-за стула бутыль с коньяком, зубами выдернул пробку. — Но я понял, о чем ты спрашиваешь, а потому отвечу предельно честно. Видишь ли, Петруш, судя по всему, ты расплевался со своим миром, вот и все. То, что ты обидел мир, это еще полбеды. Хуже — что мир обиделся на тебя!

— Как это он мог обидеться?

— А так, качнул на ладони и выбросил. Все равно как я эту пробку. — Дмитрий отшвырнул пробку в угол комнаты. Приложившись к бутыли, звучно глотнул.

— Значит, — горло у меня перехватило, — это действительно другой мир?

— Не совсем. Это версия, которую ты создал под себя.

— Чушь какая! Я ничего не создавал!

— И создавал, и создаешь. Она и сейчас все время достраивается, согласуясь с твоим видением реалий.

— Но… С моими реалиями творится черт-те что! Какая-то вывернутая наизнанку апперцепция. Что-то узнаю, а что-то нет.

— Это временное явление, не суетись. Даже в гостиничном номере мы час или два вынуждены обустраиваться, привыкать, а тут не просто комната, — целый мир. Поэтому не спеши его ругать, — он тоже должен к тебе подладиться.

— Бред какой-то!

— Верно, бред. Но, судя по тому, что ты накропал в своей рукописи, бред тоже является полноправной формой жизни. Бредом, Петюнь, можно именовать все то, что нам кажется, а кажется нам более половины наблюдаемого вокруг. Этот мир, — Павловский взмахом обвел свою комнату, — всего лишь одна большая галлюцинация. Не будь объединяющего сознания — того самого эгрегора, о котором я поминал, мы и видели бы, и слышали совершенно разные вещи. Так что, если разобраться, мы все постоянно что-нибудь создаем — любимые интерьеры, библиотеки, семьи, самих себя. Есть, кстати, любопытная версия, что те же наркотики просто-напросто сбивают оптическую настройку человека, и вместо привычных реалий он начинает видеть совершенно посторонние миры. Не выдуманные, заметь! — а посторонние.

— Слышал… — я отмахнулся. — По-моему, лабуда полнейшая.

— Лабуда, не лабуда, но мир и впрямь чрезвычайно пластичен. Закрой глаза, и он совсем пропадет.

— Ну и что?

— Ничего. Если я очень захочу стать героем пожарником, то, в конце концов, я действительно могу им стать.

— Ты хочешь быть пожарником?

— Это всего лишь пример, балда! Я только объясняю, что мы живем в мире, который сами для себя и выстраиваем. Да и время мы, по сути, тоже выбираем сами.

— Так уж и сами!

— Естественно! Ты же психолог, значит, обязан знать такие вещи доподлинно. Возьми ту же бедную дамочку Коко Шанель. Она была нищей, но ее это ничуть не трогало. Если разобраться, она все время жила в мире шелка и бархата, в мире шляпок, духов и платьев. Она не имела богатых родителей и не могла позволить себе ежедневной порции виноградного сока, но эта неказистая дамочка умела мечтать, как никто другой. И в итоге сумела вымечтать у судьбы все то, чего ей так не доставало. Превратилась в законодательницу мод, заработала миллионы и завладела сердцами сотен лучших кавалеров планеты.

— Брр!.. Причем тут Коко Шанель?

— Да все при том же. Думаешь, Спиваков с Растроповичем жили когда-нибудь в СССР или в России? Да ничего подобного! Если подумать, для них и двадцатого века, как такового, никогда не существовало. Они жили всегда на сцене, и весь их мир — это нотные альбомы и оркестровый взвод, лабающий под команду тоненькой палочки. Или возьми мир любого из наших президентов…

— Пошел ты к черту со своими президентами!

— Что и требовалось доказать! — Дмитрий громко хохотнул. — Тут, насколько я знаю, президентов не водится, и трон пустует. Во всяком случае, пока. Ты ведь, помнится, тополя ненавидел? Так вот, дорогой мой, здесь их также нетути. Как нет и табака.

— Ну и что? Комедий здесь тоже нет!

— Все верно, ты всегда их недолюбливал.

— Хорошо, а откуда здесь визири с янычарами? Скажешь, тоже из моей головушки?

— Из чьей же еще? Я, милый мой, к истории всегда был равнодушен. А ты, помнится, всегда что-нибудь критиковал — то Кутузова с Петром Великим, то Крестовые походы с американскими операциями, то еще какую-нибудь чепуху. Вот и получай бумеранг! Тут у них культ Ближнего Востока. Две трети — мусульмане, одна треть — христиане. И не удивляйся, что кругом памятники персидским лидерам. Именно они освободили в свое время древнюю Русь от ига европейского варварства. Мы ведь дань не кому-нибудь, а Европе платили. Да, да! Аж, триста с лишним лет, после чего пришел Мухаммед Бей с войском, поручкался с кем-то из наших князей — и в два года повымел с территории всех европейцев. Восстановил порушенные храмы и города, запретил корриду с бестиариями и разрешил многобрачие.

— Значит, история здесь совершенно иная?

— Да причем здесь история, милый мой! Так ли уж это важно? Если говорить честно, история — это фиговый лист, которым мы прикрываем нагой вакуум. Это то, чего в действительности нет. Всего-навсего виртуальный фундамент, который требуется человеку для самоуважения.