Андрей Ерпылев - Наследники Демиурга

– Все равно, нужно было взять ее с собой!

Геннадий твердил и твердил это с того самого момента, когда мужчины уселись в «трофейный» внедорожник. И не действовали на него никакие доводы Маркелова, что убийца надежно стреножен, что через полчаса в квартире Лесневской будут «ребятишки» Володьки Шацкого и вообще…

– Я и тебя-то зря взял, – взорвался он. – Сидишь тут, гундишь… Хочешь, приторможу вон у ларька и топай назад, защищай. Пока недалеко отъехали.

Сказать, что он был взвинчен, значило не сказать ничего. Несанкционированный допрос с применением спецсредств – за это в конторе по головке не погладят. И что с того, что вколол он «ночному гостю» безобидное обезболивающее, всего лишь чуть-чуть затуманившее тому сознание. Если дойдет до расследования – трясти будут по полной программе: методики-то он применил самые настоящие.

«А все-таки, – подумал он с неожиданным в данной ситуации удовлетворением. – Самовнушение – великая штука. Хоть в это и не все верят…»

Александр вспомнил закатившиеся глаза боевика, смертельную бледность, разлившуюся по его лицу, покрытому липким потом, едва шевелящиеся синеватые губы… Игравший всерьез преступник ни на миг не усомнился, что с ним тоже играют по всем правилам, а пластиковый шприц – всего лишь заменитель иголок под ногти и лезвия ножа, рисующего на коже глубокие кровоточащие узоры. Уж он-то в подобном случае откинул бы гуманизм подальше. И применил бы не безвредное плацебо [23], а самое что ни на есть действенное средство. Цель оправдывает средства, понимаешь.

Но как бы то ни было, а майор теперь знал, с кем имеет дело, и понимал, что промедление – смерти подобно. Смерти полузнакомого наследника Классика или же – его жизни, но смерти всего остального. И тут уж гуманизму не было места: при таких высоких ставках часок, проведенный перепуганной женщиной в обществе обезвреженного убийцы, в расчет можно не принимать…

– Черт побери! – вырвалось у него невольно, когда с обочины в свет фар зеленым флюоресцентным пятном шагнул инспектор ДПС с требовательно протянутым жезлом…

– На куски порежу, кишки на кулак намотаю…

Приглушенный свет, монотонные угрозы пленного боевика, общее переутомление рождали в мозгу измученной женщины уверенность, что все окружающее ей только кажется или видится в ночном кошмаре. Что все это – игра утомленного разума, порождение предыдущих бессонных ночей. И не было на самом деле никакого ночного визита и вообще треволнений последних дней, а она сама лежит в своей постели, а через секунду откроет глаза, встанет и пройдет в кухню, чтобы принять таблетку, запить ее стаканом кипяченой воды, снова лечь и заснуть уже без сновидений.

Наверное, она временами действительно выпадала из реальности, потому что сквозь привычные стены и силуэт сидящего на полу человека в черном начинали проступать совсем посторонние образы: люди, которых здесь вообще не могло быть, пейзажи и даже обрывки каких-то сюжетов… И возвращала ее в привычный мир лишь тяжесть пистолета, зажатого в озябших, несмотря на летнюю ночь за окном, ладонях.

– Умеете пользоваться? – спросил на прощание странный архивариус, вручая ей отобранный у бандита «ствол», и она почему-то утвердительно кивнула головой, хотя до сего момента держала в руках оружие всего дважды.

Теперь пистолет, слишком тяжелый для женских рук, упертый рукоятью в стол, глядел своим длинным стволом в голову пленного, заставляя того нервничать. Ведь неизвестно, что придет в голову белобрысой издерганной дурочке, то и дело клюющей носом, но тут же вскидывающейся, чтобы, похлопав глазами пару минут, снова провалиться в дрему. А указательные пальцы обеих рук, между прочим, лежат на спусковом крючке… Но остановиться все равно не мог: он был унижен, оскорблен, а такие оскорбления смываются только кровью.

– И тебя прирежу, и дружка твоего… Ему и так уже ноги отрезали – сидит, как папашка его в кресле, и строчит, строчит, строчит… А как не нужен станет, его – по горлу и в реку. И тебя рядом… Только сперва человек двадцать с тобой потешатся…

– Замолчи… – с трудом разлепила пересохшие губы Ирина: стеклянный кувшин с водой стоял рядом – только руку протяни, но она была твердо уверена, что стоит лишь на мгновение отвести пистолет в сторону, как бандит легко порвет несерьезные пластиковые веревочки, стягивающие его запястья и щиколотки. – Сейчас за тобой приедут…

– Ха! Приедут! – осклабился боевик. – Да у нас все легавые и конторские на подсосе. Приедут, чтобы мне ручки развязать да извиниться. А потом нас с тобой один на один оставят. И уж тогда…

– Ты все врешь.

– Вру? Да я слышал, кому твой новый хахаль звонил. Я это…

Голова бандита внезапно дернулась, как от пощечины, и взорвалась кровавым гейзером, забрызгав темной жижей все вокруг.

Ирина со студенческих лет весьма терпимо относилась к крови и всему, связанному со смертью, но когда какой-то мягкий влажный ошметок, показавшийся горячим, с силой врезался ей в щеку и сполз, оставляя мокрый след, вниз, в голове у нее помутилось. Она с трудом перевела взгляд с содрогающегося в агонии «пришельца», обильно заливающего все вокруг черной кровью, хлещущей из развороченного черепа, на пистолет, стиснутый в руках так, что побелели костяшки пальцев.

«Это не я… Не может быть… Я не…»

И темные волны благословенного забытья сомкнулись над ее головой…

«Я умер?..»

Владислав не видел ничего: со всех сторон его обступала темнота, плотная, как будто осязаемая. И тишина.

И он ничего не чувствовал: ни боли от недавних побоев, ничего. Даже собственного тела. Ведь как гласит меткая поговорка: «Если тебе минуло сорок и у тебя поутру нигде не болит – значит, ты умер». А сорок Сотникову-младшему минуло давным-давно, и возраст то и дело напоминал то ломотой в суставах, то ноющей болью под ложечкой, то колотьем в боку.

А сейчас не болело нигде.

«Вот и все, – грустно подумал мужчина, паря в абсолютной тьме в пространстве без верха и низа, холода и жара. – Я умер…»

Странное дело: он был не столько расстроен завершением своего жизненного пути – не слишком-то выдающегося, что таить, – сколько разочарован обыденностью перехода. Крестившийся в горячечные «перестроечные» годы по всеобщему поветрию, исполняющий с горем пополам православные обряды и считающий себя верующим человеком, Владислав в душе все равно оставался материалистом – слишком уж прочно утвердилось богоборчество в душах советских людей. А тут – ни ангелов, ни чертей, ни светящегося коридора, ни геенны огненной… Как не разочароваться, когда оказывается верным все то, в чем убеждали столько лет очкастые всезнайки с экрана телевизора, учителя в школе и лекторы общества «Знание»!