Юрий Никитин - Сингомэйкеры

— Спасибо, — ответил я польщенно. — Знаете, я долго думал над этой проблемой, вспоминая ваш со мной разговор…

— И что интересного надумали?

Я развел руками.

— Разве сейчас тот, кто упорно и настойчиво учится, а потом много работает, постоянно повышая квалификацию, не зарабатывает больше бездельника, что в школе прогуливал уроки, потом был активным футбольным фанатом, а все свободное время просиживает перед телевизором с банкой пива в руке? Что-то бездельнику и сейчас не дают неограниченный кредит в банке, не открывают перед ним двери в элитные клубы, не приглашают на презентацию нового авиашоу, открытие газопровода или встречу английской королевы!

Кронберг усмехнулся, произнес поощрительно:

— Так-так…

— Глупо и безнравственно, — продолжал я приободренно, — рассчитывать, что при достижении сингулярности это нормальное положение вещей, сложившееся в любом обществе совсем не зря, вдруг изменится! Здесь нет никакой дискриминации или ущемления чьих-то прав. Все правильно: первыми вступаем в сингулярность мы, члены организации, а уже потом будем смотреть, кому приоткрыть дверцу, а кого и оставить в прежнем и, надо сказать честно, довольно уютном мире.

Кронберг внимательно слушал, я все время чувствовал на себе его острый взгляд, высвечивающий во мне все закоулочки.

Когда я умолк и застыл в ожидании приговора, он еще помолчал, со вздохом нажал кнопку на столе. Я услышал, как по-военному четко прозвучал голос:

— Слушаю, шеф.

— Изменение в заказе, — произнес Кронберг.

— Слушаю!

— Набирайте не шесть годных, — сказал он, — а семь.

Ответ прозвучал несколько озадаченный:

— Да, шеф, но… это задержит еще на месяц! Даже лабораторные образцы почти все идут в брак.

— И все же, — повторил Кронберг, — доставите сюда, когда наберете годных семь. Даже если на это уйдет еще пять миллиардов долларов.

— Слушаюсь, шеф!

Кронберг снова нажал кнопку, я ее не видел, но по характерному движению руки понять можно многое, я застыл чуть ли не по стойке «смирно», сердце колотится, то ли сейчас тайком расстреляют и закопают, то ли похлопают по плечу и скажут: иди в подвал, работай. Но теперь оттуда не выпустят, раз уж все тайны узнал…

А насчет седьмого чипа страшусь даже строить догадки.

Этот день никогда не забуду: я докладывал Кронбергу о мерах по сдерживанию инфляции в странах Европы, когда у него на запястье звякнул мобильник. Поморщившись, он поднес руку к уху. Я видел, как меняется его лицо, буквально начинает светиться изнутри радостью.

— Прибыли?.. Сколько годных?

Я уловил в его обычно бесстрастном голосе сильнейшее напряжение. Выслушав, он непроизвольно кивнул, словно собеседник его видит, а может, и видит, сказал чуть теплее:

— Хорошо, хорошо… а Данциг?

Я сидел смирно, даже не шевелился, чтобы не отвлекать, а Кронберг, дослушав, опустил руку и сказал взволнованно:

— Юджин, пойдемте. Ради этого момента я жил…

Перед входом в здание стоит очень непростой автомобиль, на таких инкассаторы возят мешки с деньгами, из распахнутых настежь дверей трое мужчин вытаскивают ящики. Я с изумлением узнал Макгрегора, Штейна и Гадеса, а помогал им охранник. Лицо его оставалось бесстрастным, но в глазах я увидел сильнейшее удивление.

Из кабины медленно вылез очень старый человек, лицо показалось знакомым, но сколько я ни перебирал мысленно портреты великих ученых, не признал. Он перевел дыхание, охранник по кивку Кронберга подбежал к нему и, почтительно поддерживая под руку, повел в здание.

Ящики занесли, машина развернулась и ушла, я послушно шел за Кронбергом. Он потер руки.

— Сейчас Гордон переведет дух и… приступим!

— К чему? — вякнул я осторожно.

— В ящиках — «багровые».

— Ага, — сказал я, — ну так бы и сказали…

Он нервно дернул щекой.

— Не сердитесь, я тоже на взводе. Это сверхзасекреченные чипы по двухнанометровой технологии. Да-да, те самые…

Я не поверил:

— И все годные?

Он поморщился.

— Из первой партии, там была тысяча, отобрали семь. Вообще-то годных было вроде бы восемь, но один я велел уничтожить.

— Из суеверия? — сострил я.

Он дернул щекой.

— Во избежание. Нас все-таки семеро.

Голос его дрожал, он все время то поводил плечами, то потирал ладони.

Через полчаса в его кабинете собрались члены Высшего Совета. Не все, конечно, а то ли рискнувшие принять участие в эксперименте, то ли вообще способные передвигаться.

Трое пришли с палочками, одного вообще ввели под руки двое помощников. На меня посматривали с интересом, я чувствовал, что переговариваются мысленно, перемывают мне кости. Не все, конечно, таких пятеро, семерым так и не удалось заставить работать коммуникаторы.

Кронберг сказал коротко:

— Представляю вам, господа, самого молодого члена из числа допущенных к классу А-нуль. Как вы уже знаете, он в последний момент сумел преодолеть… последний барьер, простите за тавтологию. Потому он здесь. Теперь еще раз о чипе. Создатели уверяют, что он способен ускорить мышление в миллиард раз… Насколько это соответствует действительности, мы и проверим сегодня. Вы все понимаете, человек с таким чипом сразу же приобретет неслыханные преимущества. Скажем, при желании легко станет властелином мира…

Один из старейших сказал с упреком:

— Эдуард!

Кронберг горько усмехнулся.

— Мы все проверенные и перепроверенные, верно. Но кто знает, что случится в психике, когда ощутишь всемогущество… Потому у этого чипа есть дополнительная особенность.

Он замолчал, на меня повеяло холодом, но я, как и все, не мигая смотрел жадно и ловил каждое слово. Кронберг вздохнул и сказал буднично:

— Ничего, собственно, нового, вы и так живете под постоянным наблюдением. Привыкли же?

Старец проскрипел желчным голосом:

— Эдуард, а кто за нами сможет уследить? Если у нас скорость мышления возрастет в миллиард раз?

— Мы сами и уследим, — сообщил Кронберг. — При всей индивидуальности каждого мысли и чувства будут доступны остальным. И отключить такое невозможно. Потому, если кто-то захочет стать властелином мира, остальные узнают об этом в ту же секунду. Точнее, в ту же миллиардную долю секунды.

Все ежились, переглядывались. Я тоже на миг ощутил неприятное чувство, но быстро отогнал как атавистическое. Мы и так знаем, что Штейн — гей, Гадес предпочитает трахать животных, а Кронберг — кататься на коньках. Еще Макгрегор собирает марки, деяние, на мой взгляд, куда более порицаемое, чем трахать животных или предлагать им для траханья себя. Кто-то из членов Совета так и вообще коллекционирует книги или подглядывает в подзорную трубу за соседями в доме напротив. Все наши тайны — ерунда, а идеями и мыслями и так делимся. Потому ничего страшного, хотя на первых порах будет несколько неуютно. Это еще не общий мозг, но слишком близко.