Юрий Никитин - Сингомэйкеры

— Треть процента… треть процента… Не так уж и много…

— Так не треть процента, — уточнил Вульф, — а на треть процента. А сколько там уже есть?

— В смысле до взрыва?

— Да хотя бы до выхода первых ребят с бейсбольными битами на улицы.

Штейн буркнул:

— Надо смотреть. Я уж думал, что успеем все развернуть до…

Вульф кашлянул, мне почудилось, что он указал взглядом на меня. Штейн тут же поперхнулся, замялся, развел руками.

— М-да, — сказал он, — не успеваем. Вечно не успеваем! Только начнешь, как что-то новое влезает, вытесняет…

Я сделал вид, что ничего не заметил. Гадес посмотрел на него с укором, а мне сказал наигранно легко и весело:

— Юджин, ты хорошо придумал насчет инцеста. Жаль, нельзя повторить.

— Специалист, — сказал Вульф с похвалой. — Знаток!

— Да ладно тебе, — сказал Штейн. — Он просто знает, что нужно для простого народа.

— Быть ему президентом, — воскликнул Вульф. — Я обещаю голосовать только за Юджина!

Штейн сдвинул плечами.

— А что? Все верно, хорошие правители всегда уделяют много внимания простым людям. Но это не обязательно добродетель. Собаки, например, уделяют много внимания блохам. Так вот ты уделяй, уделяй, но… будь отстраненнее. Это непорядок, если собака вдруг почувствует себя блохой.

Он хлопнул меня по плечу и, хохотнув, ушел. Вроде бы подбодрил, но у меня остался нехороший осадок. Все верно, когда на такой высоте, то не до отдельных людей, мы оперируем многомиллионными массами. Хорошим полководцем считается тот, который бестрепетно пошлет на верную смерть десять тысяч человек, чтобы выиграть битву, заодно истребив сто тысяч солдат противника. Умом понимаю, но все-таки слишком глубоко во мне эта интеллигентская гнильца, что зудит о совести, о нравственности, о внимании к отдельным людям. Даже к этим, простым, которых я в глубине души презираю, но никогда не говорил такое вслух, не принято.

Сегодня, когда я докладывал о проделанной работе Макгрегору, в кабинет ворвался Штейн, лицо белое, сказал отрывисто:

— Только что в Центре Крионики повысилась температура!..

Макгрегор вскочил, отшвыривая стул, лицо напряглось, глаза загорелись бешеным огнем.

— Насколько серьезно?.. Докладывайте. А вы, Юджин, прошу вас, слетайте туда немедленно!

Я пулей вылетел из кресла.

— Бегу.

Макгрегор успел крикнуть:

— Гребаная страна, опять перебои с электричеством!

Я бегом выскочил из кабинета, промчался по коридору и так же на скорости достиг стоянки. Охранник провожал меня удивленным взглядом, а я понесся, превышая скорость, повернул в запрещенном месте и даже проскочил на красный свет. Прикроют, если чего, у нас права никогда не отберут, через двадцать минут бешеной гонки я остановился перед зданием Центра Крионики.

Насчет гребаной страны — это он со зла, на самом деле перебои с электричеством случаются во всех странах, не только здесь, в США, самое грандиозное было совсем недавно, когда восемь часов две трети страны жили без электричества, миллионы оказались заперты в подземках метро, в лифтах, на подъемниках…

К счастью, все окончилось благополучно, да и трудно там навредить: все системы продублированы, имеются собственные мощности. Однако реакция Макгрегора показательна. Почти у каждого из верхнего эшелона там родители, у кого-то жена… Да и для каждого уже припасена индивидуальная камера.

Я прошелся вдоль камер с крионированными, постращал бледного управляющего санкциями, он клялся, что произошел исключительнейший случай, что я и сам вижу, я кивнул милостиво и отбыл.

По дороге просмотрел новости, снова на передних полосах глупость видного ученого, прогнозирует, что через сто тысяч лет человек будет двухметрового роста и сможет жить сто пятьдесят лет.

В кабинете Макгрегора все еще Штейн, Вульф и Кольвиц, уже знают, что с крионикой норм, но на всякий случай там еще больше подзатянут гайки и усилят бдительность. Я с ходу рассказал про ученого идиота, простых вещей не понимает, все трое слушали с интересом, переглядывались, а Вульф не выдержал и хохотнул, но оборвал себя и сказал виновато:

— Простите, Юджин, продолжайте. Это очень интересно. Жаль, Гадеса сейчас нет, он бы тоже послушал с удовольствием.

Я спросил настороженно:

— Гадес при чем?

Все улыбались, а Штейн, из них самый мягкий и терпеливый, сказал почти ласково:

— Дорогой Юджин, Гадес отвечает за эту линию умонастроения общества. Ему было бы интересно, как воспринимает ее та часть, которая… не самая тупая. Ему пришлось бы в чем-то подкорректировать.

— В смысле?

— В смысле, — сказал Штейн уже в лоб, раз до меня не доходит, — чтобы и вы поверили. А то такие вот умники и разрушают тщательно сконструированную легенду! Призванную обеспечивать стабильность и спокойствие в обществе. Вся стабильность покоится на нескольких легендах, самая известная выражена в форме религий. А вы из тех разрушителей, что ввергают общество в волнения, революции и кровопролитие… К счастью, наша организация вас выловила вовремя. Теперь работаете не на разрушение, а на укрепление.

Они смотрели и улыбались, как всезнающие боги. Я спросил жалким голосом:

— А что… с этим прогнозом? Если вы знали, что он ложный… зачем его было запускать в общество?

Вульф и Штейн переглянулись и, потеряв интерес, ушли с разрешения Макгрегора. Кольвиц демонстративно зевнул и, достав наладонник, начал тыкать пальцем в сенсорный экран.

Макгрегор поморщился, в глазах укоризна, но не в мой адрес, как я понял с облегчением, сказал неожиданно терпеливо и мягко, но мне послышалась в его мягком голосе жалость:

— Юджин, один блестящий и популярный, хоть не очень умный поэт однажды написал поистине гениальные строки: «Если к правде святой мир дорогу найти не умеет, честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой!» Это не совсем то, но как отдаленная аналогия, гм… наверное, подходит. Пусть люди живут спокойно и думают, что все великие перемены где-то в далеком будущем. И не болезненными сдвигами и переломами в жизни, а медленно, постепенно и плавно. Если всем сказать, что уже лет через тридцать-сорок наступит сингулярность и начнется Великий Отсев, аналог Страшного суда… что начнется? А нам не нужны никакие подвижки в обществе. Нам нужно, чтобы уровень мировой экономики неуклонно рос. До наступления сингулярности.

Я пробормотал ошеломленно:

— Мы их дурим и… в этом?

— Для их же блага, — ответил Макгрегор хмуро. — Вы же не рискнули бы заявить, скажем, в Лондоне или Париже лет триста назад, что бога нет?.. Возмущенная таким богохульством толпа разорвала бы на месте, даже для костра бы не осталось. Главное же, пусть работают, а не устраивают митинги с требованиями, чтобы в сингулярность войти всем-всем. Это мы понимаем, что политкорректность была необходима на определенном этапе, но она себя уже сейчас почти изжила, скоро ее отбросим, как раньше отбросили феодальную систему отношений, кастовую, сословную и прочие-прочие, однако для общества пусть пока существует…