Глеб Кащеев - Городские легенды

Озираясь, прислушиваясь к каждому шороху, они шли мимо тёмных уснувших домов. Шли почти целую ночь. Никто не бросился на них, выпрыгнув из пугающей мглы, не удушил, не раздавил, не порвал на куски.

– А может, здесь нет никаких ночных? – спросил Юм.

– Может, и нет, – прошептал Безропотный.

В тот же миг за их спинами послышался свист, тихий, с шипением. Развернувшись, они увидели в десяти шагах от себя горящие жёлтые точки. Несколько пар жёлтых горящих глаз. Во тьме угадывались тела – гибкие и массивные. Словно большие кошки вышли на ночную охоту. Существа не спеша приближались.

– Бежим! – Юм рванул оцепеневшего Шала за шиворот.

Они не успели сделать и шага, как задрожала земля, будто бы по ней ехал танк. Из-за угла, перекрывая путь к бегству, выкатил… дом. Покосившийся, кривенький, с двумя тускло светящимися окнами на фасаде.

– Кривой Дом, – выдохнул Шал.

Жуткие кошки остановились, попятились. И тут же раздался бой далёких курантов, возвещая рассвет. Ночные прыснули в разные стороны, без следа растворившись в предутренних сумерках.

– Что встал? – Юм пихнул Шала в бок. – Путь свободен. Бегом!

Они уже неслись по улицам седьмого района, когда просыпающиеся дома один за другим начинали гудеть и вопить вслед бегущим: «Чужаки! Городовые, подъём! Изловить!»

– Скоро? – спрашивал товарища на бегу Юм.

– Да… Шатун говорил… Там пустырь должен быть, – отвечал, задыхаясь Шал.

Тут он споткнулся. Перелетел через голову.

– Чёрт!

– Поднимайся! – Юм тянул его за руку.

Они миновали последнюю улицу, завернули за поворот. И вот он – обещанный прошлым шатуном пустырь. Здоровенный. Покрытый бурьяном. У противоположного края, на границе с редким леском, светилась белая точка.

– Пятно света! – заорал Шал.

В нескольких шагах от пятна, которое оказалось кругом искристого, вращающегося воронкой белого света, стояла сколоченная из досок похожая на нужник будка.

– Ну, вперёд? – Юм поглядел на Шала.

Тот зашарил у себя по груди, нащупывая талисман. Талисмана не было.

– Проклятье! – Шал захлопал глазами. – Наверное, уронил, когда упал.

– Плюнь!

– Ты что? Без него нельзя! Я должен вернуться.

– Я с тобой.

– Стоять! – раздался скрипучий старушечий голос. Говорила будка. – Раз уж вы сюда добрались, заслуживаете снисхождения. Пусть один идёт. Второй останется здесь. Поговорит со мной. Скучно одной здесь стоять. Ослушаетесь – закрою проход.

– Я мигом! – Шал бросился по пустырю назад.

– Предаст он тебя, – проскрипел будка, как только Шал оказался достаточно далеко. – Сейчас городовых приведёт, чтобы его не казнили. А ты, дурачок, веришь.

– Заткнись, сортир старый, – огрызнулся шатун.

Через десять минут на краю пустыря показалась кучка людей. Все они были в чёрном.

– Что я тебе говорила? – будка разразилась скрежещущим смехом.

– Сволочь, – процедил сквозь зубы шатун и шагнул в круг.

Юм готов был проклясть всю вселенную, когда, побултыхавши в молочном мареве, его выбросило на до боли знакомую улицу. Та же брусчатка, те же чахлые деревца, те же набившие оскомину монстры-дома. Только деловито спешащие по улицам люди одеты не в синие робы, а в розовые. И это не парни – девушки.

Дома подняли тревогу незамедлительно.

«Пришлый! – выла вся улица. – Городовые, на выход!»

Здешние полицайки тоже носили чёрные робы. Он справился бы с девчонками, если бы не жезл-шокер у каждой в руках.

Очнулся он в местном Умном Доме. Его поставили на ноги. Руки в наручниках за спиной.

– Знаешь, что полагается пересекшему запретный порог? Лютая смерть, другим в назидание! – вещал громовым голосом Дом. – Это случится в будущие выходные, после уборки. А до того времени неделю проведёшь в заточении. Ожидание смерти – хуже, чем смерть.

Юма заперли в крохотной камере с колючими стенами, в которой не было даже матраса на голом полу.

В ночь перед казнью он увидел последний сон. Короткий и ясный. Предсмертная записка той девушки.

Ухожу. Не могу жить, когда в меня все плюют.

Перед самым пробуждением чей-то голос прошептал непонятную фразу: «семь кругов – семь районов».

На площади перед помпезным крыльцом Умного Дома был установлен эшафот со столбом, к которому привязали Юма. Площадь от края до края заполнилась людом.

– Преступившему порог – лютая смерть! – громыхал голос дома над головами.

– Лютая смерть! – вторили хором тысячи девичьих глоток.

– Нарушителю порядка – позорная гибель!

– Позорная гибель! – отозвалась площадь.

– Каждая из вас должна плюнуть в лицо опасному злу.

Площадь заулюлюкала.

– Найдётся ли из вас та, что готова спасти его? – вдруг спросил Дом. – Она может занять его место.

Из толпы вышла девушка и поднялась на эшафот.

– Так мы выявляем неблагонадёжных! – громыхнул голос Дома. Тащите второй эшафот!

Через минуту приказ был исполнен. Девчонку привязали к другому столбу. Началось наказанье позором. Жительницы города, проходя нескончаемой вереницей мимо приговорённых, плевали им в лица. Кто-то из них делал это с нескрываемым удовольствием, кто-то со злобой, а кто-то лишь имитировал плевок и отворачивался стыдливо.

– Выпускайте дневного! – скомандовал Дом.

Из парадного входа вырвалось чудище. Вихляющаяся белая тварь размером с быка, с крокодильей пастью. Поднялась на дыбы. Перед лицом Юма клацнули челюсти. Пахнуло зловонием.

Раздался девичий визг. Зеваки кинулись врассыпную. Грохоча по брусчатке, на площадь лихо вырулил Кривой Дом. С боков его, как гигантские руки, к эшафотам потянулась пара щупалец. Дневной, поджав хвост, шеметом бросился восвояси. Щупальца единым махом вырвали оба столба и бережно переправили их в открытую дверь.

Внутри чистой и пустой горницы Шал резал верёвки.

– Меня городовые схватили, когда я за талисманом пошёл, – объяснял он, орудуя тесаком. – А тут Кривой Дом. Хвать меня. Я думал, что всё, конец. А он говорит: через неделю друга твоего вызволять будем.

Дом, словно фрегат, катил по улицам города, разгоняя перепуганных вусмерть девчонок. Юм, сидя на полу из неотёсанных досок, вглядывался в лица Шала и девушки. Он готов был поклясться, что эти лица медленно, но верно меняются, приобретая знакомые черты.

– Что так смотришь? – спросил его Шал. – Не узнаёшь, что ли?

За Юма ответил Дом:

– Просто шатун что-то понял.

– Правда? – брови Шала вопросительно поднялись.

– Мы умерли, – сказал Юм. – Ты, Люба, убила себя.

– Люба? – переспросила девушка.

– А у тебя, Шапошников, – Юм поглядел на Шала, – случился анафилактический шок, когда ты к зубному ходил. Обидная смерть.