Ник Перумов - Александровскiе кадеты. Том 1 [litres]

– Повторю, – выдохнул Федя. – Потому что оно было – было да сплыло. А теперь жить дальше надо. Уверен, поможет мой папа!

– Ну, коль поможет – сам перед тобой повинюсь и тетрадку у Шульцихи на уроке съем. – И Костька, резко крутнувшись, дёрганым нелепым шагом двинулся куда-то прочь, не оборачиваясь.

Так этот разговор и закончился, а горькое послевкусие у Феди осталось надолго. Неужели папа мог так поступить? Бросить целый батальон на верную гибель, не поддержать во время атаки? Не прислать помощь? Может, Костька того, привирает? Наверняка. Не может не привирать. Обижен на весь белый свет, вот и заливает.

Думать так было приятно, но в глубине души Федя отчего-то сомневался, что Нифонтов так уж сильно наврал. Артист из Костьки аховый, в корпусной спектакль, что кадеты каждый год ставили к Рождеству и рождественскому балу, его не взяли – Орест Фридрихович Краузе, артист и постановщик императорского театра, преподававший кадетам драму, сразу замахал руками, едва Нифонтов на прослушивании попытался изобразить в лицах басню «Волк и Ягненок».

– Нихт! Нихт! Найн! Найн! Ви не есть играть сцена! – Орест Фридрихович уморительно изображал акцент немецкого булочника или колбасника, кадеты помирали со смеху, но вот Нифонтову было явно не до веселья.

В общем, едва ли Костя врал, и от этого становилось ещё хуже. Скорее б уж с папой поговорить обо всём этом, что ли, а то муторно на душе и смутно.

А тем временем незаметно пришла-подкатила суббота. В три часа пополудни кадеты славной седьмой роты, первого её отделения Солонов Фёдор и Ниткин Пётр строевым шагом, отдавая честь в движении, миновали унтера, стоявшего на часах у ворот. Конечно, отдание Петей чести, тем более в движении, приводило в отчаяние занимавшегося с ними строевой капитана Коссарта. Не наблюдалось ни требуемой лихости, ни молодцеватости. Петя краснел, бледнел, а потом начинал очень вежливо спорить, упирая на то, что понятия «лихость» и «молодцеватость» невозможно определить с должной точностью, в отличие от математических функций и физических постоянных.

Капитан Коссарт взирал на Петю мрачно, «словно жандарм на анархиста», как выразилась Ирина Ивановна, неизменно ухитрявшаяся появляться на самых разных занятиях седьмой роты, и делал выговоры Феде: отчего, мол, товарищу не помогает?

Федя тоже старался, но Петя Ниткин и молодцеватость, видать, сойтись могли ещё хуже, чем Онегин с Ленским.

Тем не менее за ворота корпуса они вышли. Здесь многих кадет уже ждали извозчики, пролётки и даже один автомотор, от созерцания которого Петю удалось отвлечь лишь напоминанием об испечённых пирогах.

До Николаевской, 10, идти пешком было с полчаса.

Погода внезапно испортилась, задул холодный ветер, полетели первые жёлтые листья, стал накрапывать нудный и мелкий дождик. На углу впереди маячили две фигуры – одна в белом дворницком фартуке, другая в длинной военной шинели.

Дворника Федя узнал, да и дивно было бы не узнать: Макар Тихоныч служил как раз в их доме. А вот рядом с ним возвышался тот самый полицейский, Пал Михалыч, что выручил Фёдора при первой встрече с шайкой Йоськи Бешеного.

– Здравия желаю! – по всей форме приветствовал Фёдор дворника и городового.

Ответом стали два мрачных взгляда. Макар Тихоныч только буркнул что-то под нос и отвернулся – прямо на стене вверенного его попечению дома красовалась размашистая надпись углём: «Долой самодержавие!», причём написанная с ошибкой, «и» в окончании вместо положенного по правилам «i».

– Вот аспиды, – бурчал дворник, явно собираясь оттирать крамольную надпись. – А, Фёдор… ступай, ступай себе. Не на что тут смотреть.

– Точно! – поддержал Макара Тихоныча городовой. – Ступайте, господа кадеты, и в самом деле.

Фёдор с Петей повиновались.

Вот и знакомый дом, вот и площадка второго этажа, кнопка звонка, над которой уже появилась до блеска начищенная бронзовая пластинка: « А. Е. Солоновъ, полковникъ» .

– Не будем говорить про надпись, Петь. Чего зря маму волновать?

– Не будем, – согласился Ниткин. Но, будучи честным, добавил: – Если не спросят.

Федя позвонил, и дверь тотчас распахнулась.

Первой кинулась обниматься сестра Надя, за ней – нянюшка, ещё затем – мама и последней – сестра Вера. Папа вышел из кабинета, обниматься не стал, но крепко, по-взрослому, пожал руку.

– Добро пожаловать, сын.

Всё это время Петя скромно стоял в сторонке, но, конечно, добрая Надя это так не оставила:

– Господин Ниткин! Прошу вас, прошу! Veuillez entrer!

– Je suis extrȇmement reconnaissant [31] Премного благодарен (фр.) . , – вежливо ответил Петя, шаркая ножкой.

– Мальчики, мойте руки! – тотчас начала распоряжаться мама. – Марья Фоминична, миленькая, а готово ли…

– Давно всё готово, Анна Степановна, – усмехнулась няня. – Ну, проходите, проходите, огольцы! Федя! Там твоя подружка тебя…

– Няня! – Федя чуть не провалился сквозь землю. Точнее, через перекрытия.

…Оказалось, к их отпуску были подгаданы гости. Явилась Варвара Аполлоновна Корабельникова с племянником Валерианом и – сюрприз! сюрприз! – дочерью Лизаветой собственной персоной.

Петя при одном взгляде на гимназистку покраснел до корней волос; к счастью, светские разговоры оказались сведены к минимуму, потому что в гостиной уже источал сладостные ароматы накрытый праздничный стол.

– У нас всё по-простому. Куриная лапша, да осетрина, да колбаски жареные, Петенька, – говорила меж тем мама, заметив голодный блеск в глазах Ниткина. – Кулебяка в четыре начинки, это уж мы для гостей дорогих заказывали у Антонова, не сами пекли… А на сладкое – пастила и пирог ягодный с меренгой!

Петя зажмурился, издав негромкий утробный стон абсолютного счастья.

– Вот хороший какой мальчик, – умилилась нянюшка, глядя, как друг Фёдора расправляется с поданным кушаньем.

Обед получился замечательный, тихий и впрямь почти домашний, несмотря на гостей. Варвара Аполлоновна вполголоса беседовала с Фединой мамой, обе они время от времени посматривали на устроившихся рядышком студента Валериана с Верой. Надя посматривала тоже, закатывая глаза и поджимая губы, когда думала, что её никто не видит. Лизавета же «наворачивала по первое число», как выразилась Марья Фоминична, и тоже удостоилась похвалы.

– Валериан, вы, я вижу, студент Политехнического? [32] Имеется в виду Санкт-Петербургский политехнический институт императора Петра Великого. – дружелюбно осведомился папа, глядя на форменную тужурку гостя с квадратными контр-погонами и вензелем Петра Великого на них.

– А-а-а… э-э-э… – замялся студент. – Я, сударь Алексей Евлампьевич, в некотором роде… был там. Весной закончил курс, да, но…