Медина Мирай - Зазеркалье Нашей Реальности [litres]

– Уже поздно.

– Всего одиннадцать. Хочешь спать?

– Да, если честно. И нам завтра возвращаться в Лондон.

– Ты бы не хотел остаться здесь? Хоть ненадолго.

Как там говорил Дирк? Простодушный взгляд, в котором читается увлеченность. Каспар добавил бы: наивный, доверчивый и влекущий. Он застыл, чувствуя болезненную теплую слабость в ногах и жар в груди.

– Нам лучше вернуться.

Александр состроил угрюмое лицо, вышел из бассейна и укутался в полотенце.

– Как скажешь.

Как же хотелось ему поскользнуться и быть подхваченным Каспаром! Быть может, упасть с ним в бассейн, обнять его чувственно и прижаться к его груди, сцепив руки на его шее. Но эту идею пришлось отмести: нежеланный зритель и совесть в придачу не дали бы ему схитрить.

Как много неприятных, но забавных и приземленных черт он раскрыл в себе всего за неделю! И ужасно стыдился, виня себя за них. Нет, он не допустил бы подобной притворной низости. Не так он этого желал.

А может, сказать обо всем напрямую? Но разочарование и горькие слезы были неизбежны.

Номер, к их счастью и одновременно с тем к досаде, был разделен на комнаты. Тайно – и оба боялись признаться в этом даже себе – они желали разделить постель. Быть может, уснув на краю и повернувшись спиной, но сколько бы радости и соблазнов это подарило каждому! Каспар сохранял спокойствие и вел себя непринужденно, отрицая возможность взаимной любви. Нет, слишком хорошо, чтобы быть правдой. Александр же даже после душа выглядел угрюмым и недовольным своей участью. Как же до нелепого шаблонно складывалась его жизнь! Он не мог и припомнить, когда в последний раз позволял себе такие приступы капризов и злости. Злости на себя, на Шарлотту и даже на Каспара за то, что он не мог быть его. За допущение подобных глупых мыслей Александр ненавидел себя еще больше, скучая по тем временам, когда страдал только от тисков королевской жизни.

– Спокойной ночи, – проговорил он не глядя и прошел к своей постели.

– С вами все в порядке? – Каспар остановился у дверей в свою комнату.

– Да.

– Вы сам не свой в последнее время.

– Я же сказал, что все в порядке. – И тут же принц проклял себя за то, что в порыве позволил себе проявить раздражение.

Он чувствовал себя совершенно несчастным рядом с Каспаром. Своим решением вернуть его в телохранители он обрек себя на страдания. Но без него испытывал бы те же чувства.

– Хорошо, тогда спокойной ночи.

Может, Каспар воспринял особые чувства принца неправильно, и за ними скрывалось недовольство им? Может, потому не хотелось возвращать его?

Но тут же Каспар вспомнил их объятия у балкона, ясные сиреневые глаза, в которых трепетала любовь, тепло его рук на своей спине и нестерпимое желание поцеловать его. Каспар вздохнул, прикрыл за собой дверь, разделся, лег в холодную мягкую постель и облегченно вздохнул.

Ночные огни и лунный свет, бивший в лицо, не помешали ему провалиться в сон. Он проснулся посреди ночи с тревожно бьющимся сердцем. Ни звука – но чувства подсказывали, что в дверях кто-то стоит. Едва слышный легкий шаг босых ног. Каспар закрыл глаза, притворившись, что спит. Тревога отступила, стоило понять, что в комнату зашел принц: он узнал его по аккуратным шагам и дыханию. И вот он застыл рядом. Стоял недвижно с минуту. О чем он думал? Каспар отдал бы многое, чтобы это понять и разрешить свои сомнения. Но вот вновь шаги – отдаляющиеся и какие-то печальные. Теперь они слышались в соседней комнате. Каспар выдохнул. Вернувшись к себе, Александр лег в постель.

«А если он не спал? Если заметил, как я вошел?» – эти вопросы терзали его недолго. Страх уступил место нахлынувшему волнению, и несколько секунд он потратил, чтобы распознать его, а распознав, залился краской. В этом, несомненно, было что-то неправильное, низкое и неподобающее королевской особе, но в те минуты Александр с непривычной уверенностью отбросил стыд и отсрочил чувство вины. Он растерзает себя ими потом, когда пелена безудержной похоти спадет с его сознания.

Он лег на бок, чувствуя, как кровь приливает к низу живота. Стыдясь, он легонько коснулся разгоряченной плоти, и приятная дрожь током пробежалась по его телу. В мозгу что-то щелкнуло. Он не заметил, как сжал в подрагивающем кулаке прохладную наволочку и прикусил край одеяла.

Жарко. Несколько бесстыдных секунд он желал, чтобы Каспар застал его таким. Чтобы услышал его сдавленные стоны и вздохи, увидел, как в приливе теплой волны сгибаются у него колени, как он прячет лицо во влажную от испарины подушку. Как же Каспар, наверное, удивится, а затем, пав жертвой тайных слабостей, подойдет к нему потихоньку, словно любым резким движением может отпугнуть принца, как зверька, поцелует его нежно в лоб, в пылающие щеки, влажные губы, а Александр неуклюже и нетерпеливо ответит ему в мучительном ожидании, когда их тела сольются.

Александр замер, чувствуя невыносимое желание закончить с этим и больше никогда к этому не возвращаться. В горле застрял удовлетворенный стон. Трепет волной окатил его тело, и пока разум растворялся в блаженном тумане, он не чувствовал ни стыда, ни угрызений совести. Лишь непередаваемое облегчение и желание уснуть. Веки закрылись сами собой, но проспал принц, казалось, секунды. Он раскрыл глаза с четким осознанием новой ошибки, и то удовольствие, что он испытал, теперь виделось ему грязным проступком, вслед за которым последуют новые.

Как он мог допустить столь глупые фантазии? Застав его, Каспар спрятал бы смущение и замешательство за холодным пониманием и вышел бы из комнаты. Каспар не овладел бы им, даже если бы принц ему приказал. Даже если бы попросил. И нет у него никаких тайных слабостей, думал Александр.

Новое разочарование заставило принца зарыться лицом в подушку.

Как он мог опуститься до такого?

Как мог осквернить свою любовь?

Он был уверен, что отныне не сможет смотреться в зеркало, видеть лицо начинающего, озабоченного, но на деле измученного безответной любовью онаниста.

До этой минуты он был уверен, что истинная, чистая любовь проживет и без плотской близости. Нет, близость лишь осквернит ее. Но из каких же глубин тогда бралось это желание?

Больше всего Александр боялся, что столь ценная им любовь окажется построенной вокруг желания познать тело Каспара. Что, познав его, чувства в нем угаснут так же быстро, как пламя свечи на яростном ветру.

«Неужели мои чувства к нему настолько примитивны? А может, сама любовь строится лишь на плотском влечении? Или же это следствие любви?»

Тогда Александр наконец осознал: он не знал, что есть любовь.

Он считал, что любовь как дар, священный и неприкосновенный, редкий и желанный, но вместе с тем мучительный. Дается не всякому. Поиск ее объяснения зачастую губителен и влечет разочарование. Чем необъяснимее любовь, тем сильнее. Чем сильнее, тем необъяснимее. Срока у нее нет, и если сердце ваше поразил этот теплый трепет, то счастье прожить с этим чувством до конца своих дней. Но быть преданным ему без ответа – это и есть то самое мучение, со временем превращающееся в проклятье, ведь, вопреки холодному здравомыслию и решению покончить с ней душа и тело трепещут от одного лишь вида любимого человека, и стоит ему взглянуть на тебя, как ноги терзает приятная слабость, улыбнуться – и вот ты уже забыл, как дышать, и ищешь в бесплодной надежде хоть намек на ответные чувства. Хотя бы ее бледную тень. Стоит же ему тебя коснуться, как перед глазами темнеет, тело цепенеет, и ты обманываешь себя тем, что отныне невидимые нити связывают вас. Однако именно тогда же, в момент касания, в голову ударяет головокружительная мысль: «Хочу еще». Так и рождается то, чего Александр ужасно стыдился, но чего хотел. Одна из последних ступеней на пути к истинному счастью. А впереди еще сотни других.