У Мин-и - Человек с фасеточными глазами [litres]

Она так никогда и не писала, сидя у «окна в море», просто тихонько сидела на том месте. У моря нет памяти, но можно сказать и наоборот: у моря есть память. Волны и камни морские неизбежно несут на себе рубцы времени. Иногда она так ненавидела море, с которым было связано столько горьких воспоминаний; иногда она так верила ему, полагалась на него, будто видела перед собой крючок без наживки: знаешь, что будет мучительно больно, но все равно заглатываешь его.

Алиса неподвижно лежала, подставив веки под идущий издалека лунный свет, и слушала шум прибоя, звучавший так, будто где-то далеко бьется стекло. Снаружи падали большие, как звезды, капли дождя, окутывая землю и обращая все в промокшее, тревожное, текучее пространство.

В этот вечер, хотя метеобюро объявляло о том, что в ближайший год грядет сильное землетрясение, когда начало трясти, многие люди в глубине души ощутили что-то вроде чувства безнадежности: «Ну вот, дожили!». Во время землетрясения каждый сантиметр дома жалобно стонал, но Алисе казалось, что лучше бы все просто погребло под руинами, и поначалу у нее совсем не возникало желания покинуть дом. Но вдруг затрясло еще сильнее, и инстинктивно она начала искать укрытие. Тут Алиса вспомнила, что она ведь сама хотела совершить самоубийство, и невольно усмехнулась. Дом, что построил Якобсен, оказался крепче, чем она себе представляла. Когда землетрясение кончилось, Алиса заметила, что только основная балка немного покосилась, но дом даже и не собирался рушиться. До самого утра, пока не начался отлив, морская вода окружала дом. Водная гладь простиралась до самого шоссе. Оттуда казалось, что дом будто бы дрейфует по морю.

Алиса подошла к окну и выглянула на улицу. Она увидела, что вода поднялась до уровня, равного примерно половине первого этажа, волны обдают стены дома. Брызги морской пены попали ей на лицо. Она вернулась к лестнице и обнаружила, что вода уже заполнила комнату, образовав небольшое озеро, рыба плавает на фоне кирпичного пола, который они с Якобсеном клали вместе. Как будто попала в огромный аквариум. У Алисы голова пошла кругом. Она протянула руку, чтобы на что-нибудь опереться, и дотронулась до висевшей рядом с лестницей рамки из палисандра. В рамке был отпечаток малюсенькой ножки Тото, сделанный сразу после его рождения. Это было напоминание самой себе о мучениях, надежде и стойкости. Алиса почувствовала, как в этот момент ее скорбь вдруг каким-то чудесным образом пропала, как будто голубое небо над этим островом навсегда исчезло без следа. Алисе стало казаться, что она, вероятно, уже умерла, так что вопрос, покончить ли с жизнью, утратил свою актуальность.

Среди этой печали, среди волн, вместе с ветром ударявших о стены дома и с каждым ударом вызывавших легкую вибрацию, она захотела вдохнуть свежего воздуха и, несколько раз едва удержавшись на ногах, потянулась туда, за окно. В этот момент она увидела, что в воде на куске плавучей древесины чуть заметно дрожит какой-то черный комочек.

Вроде котенок. Нет, не вроде, действительно котенок. Котенок печальными глазами смотрел на нее, и самое удивительно было то, что один глаз у него был голубой, а другой – карий.

Алиса высунулась из окна, схватила дрожащего котенка, перепуганного до такой степени, что он уже не мог больше ничему испугаться, и только беспомощно лежал в ее руках.

– Охаё, – сказала она котенку. Ей вспомнилось то утро, когда она в шутку по-японски пожелала доброго утра взвалившему на себя альпинистское снаряжение Якобсену и похожему на маленького взрослого Тото. Котенок весь промок и без конца дрожал, как бьющееся сердце. Она даже подумала, что землетрясение еще не кончилось.

Алиса взяла полотенце и вытерла котенка, нашла коробку – временное пристанище, и дала ему немного печенья. Котенок не стал есть, лишь с тревогой смотрел на нее. Насколько страшным было это землетрясение, к каким жертвам оно привело? К Алисе вернулась способность мыслить здраво, но ни телевизора, ни телефона, ни звука машин; как будто на краю мира, одна Алиса на одиноком острове, и неоткуда что-либо узнать, чтобы принять какое-либо решение. Единственным достойным внимания был этот маленький котенок. Когда его шерстка подсохла, котенок почти уверился, что самое страшное уже позади, и заснул от усталости. Сложив мягкие лапки на брюшке, он свернулся взъерошенным шерстяным калачиком. Задние лапы иногда чуть вздрагивали, как если бы он видел страшный сон.

Внезапно откуда-то раздался чудовищный грохот – бух-бух-бух-бух! Наверное, афтершоки. К Алисе вновь вернулись силы, и она вдруг рефлексивно схватила коробку и решила искать укрытие.

Всего несколько минут назад Алиса надеялась на то, что умрет, но в данный момент ее тело интуитивно стремилось выжить.

«Cедьмой Сисúд » на побережье знали почти все, и в этом, безусловно, была заслуга Хафáй. Хафáй не была красавицей? Судить так было бы неправильно, можно лишь сказать, что за эти годы она и вправду чуток поправилась. Но если еще точнее, малость располневшая Хафáй по-прежнему блистала в определенные моменты, вот только обычным людям не слишком легко было это увидеть.

По правде говоря, хотя Хафáй и готовила довольно оригинально – она всегда готовила привычные для кухни амúс [15]блюда из диких овощей, – кто-то любил ее стряпню, а кто-то был о ней невысокого мнения. Но в том, что касается вина, разногласий не возникало. Неужели у кого-нибудь язык повернется сказать, что вино, которое делает Хафáй, скверное? Приезжающие в эти места туристы покупают только просяное вино или сливовое вино… но ведь его разливают в разноцветные высокие бутылки, упакованные в красивые коробочки. Если спросить Хафáй, она скажет, что никакое это не просяное вино, а какие-то шоколадные подарочные наборы. Если же поинтересоваться у посетителей «Седьмого Сисúда », они ответят, что это никакое не просяное вино, а обезьянья моча. Просяное вино надо разливать в кувшин, а пить из пиалы, из которой только что ел. А какое же это просяное вино, если его так упаковывают? Просяное вино в «Седьмом Сисúде » отличается сладким ароматом, в нем плавает неотфильтрованный осадок, пьется оно приятно и имеет сильное послевкусие, и безыскусственно-простое, и стремительно-резкое. Когда пьешь это вино, оно как будто греет и освещает все внутри.

Кроме просяного вина, в «Седьмом Сисúде » есть еще одна прелесть – его окна, или, вернее, его море. Дом стоит на участке умáх (невозделанная земля у моря), выстроен он из бамбука, который срубили в окрестных горах, ветвей лагерстремии, тайваньской магнолии и камней. Со всех четырех сторон в доме есть окна, и практически из любого окна с разных углов видны непреклонные волны Тихого океана. Интерьер украшают в основном произведения, подаренные художниками из соседних селений. Правда, если спросить у Хафáй, какой художник их создал, то она скажет: «Вот еще, художники! Набили животы, а потом от нечего делать понаделали разных вещей. Некоторые так вообще, поели и не заплатили, только оставили что-то в залог. Тоже мне, художники!»