Шамиль Идиатуллин - Всё как у людей [сборник litres]

Женя вздрогнула.

За ее спиной кто-то стоял. Шарканья тапок с кухни больше не доносилось, в квартире висела мертвая тишина. И в этой тишине у самых лопаток Жени звякнуло что-то очень твердое и острое.

За спиной стояла не мама. И в руках она держала не пирог.

И пахло не пирогом и не жареной пылью, а дымком электрокоагулятора, и еще сильнее – врачебной химией, спиртом и хлоркой.

Женя попыталась обернуться, попыталась скосить глаза, попыталась оторвать подбородок от кулака, а кулак от стола – и не смогла.

«Альбина Николаевна, можно мне домой», – попросила она жалобно, но воздух не шел ни из горла, ни в горло, перекрытое непроходимой спайкой.

Спайка свела плечи, ребра, живот.

Мама, подумала Женя, и тот, кто стоял за спиной, тронул ее затылок.

Женя дернулась, немо крича, и проснулась. Но ни кричать, ни бежать, ни шевельнуться все равно не могла.

Она лежала в белоснежной прохладной яркости и была непонятно, но прочно прихвачена в нескольких местах к какому-то ложу, которое не видела и опять не понимала, насколько оно широко, мягко и гладко. Тело ощущалось очень странно: ныло правое бедро, отдаваясь почему-то под лопатками, а лопатки как будто упирались под колени. Коленям было горячо, зато пальцы рук и особенно ног зябли, и не получалось ни шевельнуть ими, ни даже понять, одеты ли они – и одета ли сама Женя.

– Продолжим, – сказал кто-то вдали и тихонько завизжал – то ли сам, то ли каким-то инструментом, наверное, очень быстро вращающимся и, наверное, жутко острым.

Визг, оставаясь почти неслышным, стал невыносимым, холодно коснулся скулы и бросил в лицо, в голову, по всему телу узкую убивающую боль. Женя хотела закричать, но вопль клокотал между легкими и бронхами, а выше не шел, взрывая грудь и горло больнее визга, который прыгнул на совсем оглушающую и ослепляющую ноту и замолк. Но Женя не оглохла, поэтому услышала сперва короткий стук отложенного резака, потом – слишком громкий чмокающий шелест, после которого правому глазу и зубам стало прохладно. Она и не ослепла, и не додумалась зажмуриться, поэтому увидела, как низенький мужик, полностью упакованный в глухой серый балахон, совсем не похожий на операционный халат, поднимает и, бегло глянув, влажно шлепает в сторону кровавый лоскут, только что бывший ее, Жени, щекой.

Фашисты, что вы делаете, попробовала сказать Женя сквозь комья ужаса и обиды, вставшие в горле и под глазами, будто так и не вырвавшийся наружу крик накрутил сам себя в неровные тяжелые снежки. Вы же мне лицо отрезали, сволочи. Вы же, твари, изуродовали меня ни за что. Вы люди, нет? Я же живая. Как я теперь? Куда я? Кому я нужна теперь?

– Добавить пять глюкозы, – очень четко сказал низенький фашист и забубнил негромко, но отчетливо, будто диктуя: – В девятнадцать двадцать шесть произведено иссечение щечной и круговой мышцы глаза справа с удалением кожно-мышечного лоскута с жировыми соединительными тканями и обнажением скуловой квазикости и верхней челюсти. Одновременно внутривенно вводится питательный состав… э-э-э… Остановка записи.

Он метнулся прочь, погремел там и продолжил:

– Запись. Питательный состав номер четыре, двадцать кубов с добавлением пяти кубов глюкозы. Кровотечение минимальное, рубцевание началось, э-э-э, немедленно. Дальше, значит… Латеральная широкая мышца, фрагмент которой был удален в восемнадцать пятьдесят семь, к настоящему моменту почти полностью восстановилась, рубцевание – вот… Взять крупный план здесь, теперь здесь… Ага, рубцовочная ткань практически рассасывается. Снять вплотную. Всё, на месте хирургического вмешательства не осталось и следа. Фантастика, Юрий Антоныч.

– Так, – глухо сказал кто-то справа.

Другой голос, знакомый, как будто перевел это негромко, но раздраженно:

– Не отвлекаться.

– Да-да. Регенерация иссеченного участка лицевой ткани активируется, снимать крупно, биохимия идет, да, текущий анализ пишется в общий отчет. Состояние образца превосходное, реакция на хирургическое вмешательство и забор тканей без обезболивания практически не отличается от забора под анестезией, давление сто на пятьдесят, температура тридцать пять, кроме пораженных участков, там – да, видите, сорок один градус, это, очевидно, оптимальная температура режима репаративности.

Женя хотела заорать «Превосходное?», еще громче заорать «Образца?», и совсем оглушительно заорать без слов и смысла, просто чтобы ушли ужас, боль, обида, чтобы проснуться, задыхаясь, на своем икеевском диване с непроизносимым названием под заляпанным абстрактными узорами пододеяльником с другим непроизносимым названием, который по летнему времени обходится без начинения одеялом, подышать немного, выйти на кухню глотнуть воды из фильтрующего кувшина и на третьем глотке выдохнуть из себя остатки кошмара, в котором ее мучают, режут на куски и обзывают образцом.

– Далее будет изучена способность образца к регенерации соединительных тканей на примере длинной подошвенной связки, остановка записи, – сказал фашист.

Женя заплакала без слез и всхлипов, тщетно пытаясь спрятать совсем заледеневшие ноги.

– Может, усыпить? – предложил фашист нерешительно. – Понимает же, жалко даже.

– Вас сменить? – спросили тем же раздраженным голосом справа.

– Никак нет, – сказал фашист. – Я пока взятые образцы помучаю.

Он отошел в сторону и загремел там твердыми донышками по металлической столешнице. Что-то зашипело, до Жени донесся запах сперва скисшего кваса, и тут же – жареного мяса. Нос повело в сторону, к уху, а ухо – к носу, и веко оттянулось, холодя низ глазного яблока, будто кто-то заворачивал в жгутик уже несуществующую щеку.

– Поаккуратнее, не стейк жаришь, – сказал раздраженный, и Женя утонула в сером забытье.

Щекастая девочка, терпеливо и, кажется, очень долго ожидавшая ее там, поднялась с корточек, поправила желтое платье и взяла Женю за руку.

Пыхов посмотрел на Овчаренко, увлеченно изучающего мониторы, на которые выводились записи камер из магазина и из операционной, – похоже, сравнивал время заживления в зависимости от подкормки и серьезности раны. Посмотрел на Чепета, который колдовал над срезанными тканями, поливая их чем-то, прижигая и тыкая, будто малолетний садист, дорвавшийся до коробки с кутятами. Поморщился и от этого, и от того, что готовился увидеть, и посмотрел на образец. Заранее он, получается, морщился зря. Щека образца еще не восстановилась, но мышечная основа уже наросла: прозрачные розовые жгуты почти перекрыли мерзкую дыру между белыми зубами и серой скулой.

– Есть! – воскликнул Чепет, разворачиваясь ко всем со стеклянным лотком, в котором трепетал бледный червяк. – Запись. При погружении фрагмента щечной мышцы образца в глюкозу с добавлением молочной кислоты и ангипоэтина группы пять происходит рост объема и массы примерно на процент в десять секунд при сохранении внешнего вида и сущностных характеристик ткани. Гораздо медленнее, чем на живом, э-э-э… на самом образце, но процесс наверняка можно ускорить подбором питания и стимуляторов. Остановка записи. Предлагаю подсадку наращенной ткани к образцу с целью…