Ксения Букша - Время вышло. Современная русская антиутопия [сборник litres]

Майор достал чистый листок бумаги, ручку и приготовился записывать.

А Миша слушал тонкий звон, идущий от низа живота, от паха, и достающий до затылка. Потом звон внезапно стих, закончился, словно порвалась на балалайке струна. И Миша понял, что это было желание жить, существовать во что бы то ни стало, любой ценой. И Миша увидел, что весь мир, и эта заполненная дымом комната, и железный стул, и майор, и сержант со шлангом, и сам он, что всё это существует только из-за его желания жить и стоит только перехотеть, как всё закончится. Всё закончится само по себе. Само собой. И для этого даже не нужно будет что-то специально делать.

Миша сказал устало, но внятно:

– Ничего я не скажу. Ничего не знаю. И никого оговаривать не буду. Лучше убейте меня. Всё равно убьёте. У меня сердце больное. И сосуды. Если вы ещё чуть-чуть меня попытаете, то я получу от боли инфаркт или инсульт. И умру. И всё закончится.

Майор довольно улыбнулся:

– И всё закончится. А говорил – не самохинец. Самохинец, да ещё какой! Матёрый! Сержант! В камеру его.

Камерой майор называл чулан, который был приспособлен для содержания арестованных. Выездная группа майора располагалась в здании спортшколы. По самохинцам работало специальное подразделение, которое путало следы и не пересекалось с обычными органами правопорядка.

Мишу бросили на пол и закрыли тяжёлую дверь. Под потолком горела жёлтая, засиженная мухами лампочка. В её тусклом свете Миша увидел, что в камере не один. На деревянной скамье сидел, обжав колени руками, седой мужчина с клочковатой бородой. Подсадная утка, подумал Миша, сейчас начнёт в доверие втираться.

– Меня зовут Гоген, – сказал сосед, – я самохинец.

– Миша, – прохрипел Миша. – Меня случайно взяли, по ошибке, я ничего не знал.

– Ещё полгода назад Красноярским краевым судом было вынесено решение о признании книг Константина Самохина экстремистскими материалами. Публикаций об этом было много. Весь интернет гудел.

– Да, но я… мне казалось… ну много же всяких запретов. Вон, «Телеграм» запретили, и все в нём сидят. И даже те, кто запрещал, сидят в «Телеграме» и ведут свои телеграм-каналы.

– Бывает. А бывает и по-другому. Как со свидетелями Иеговы.

– Но ведь эти «свидетели», они, говорят, квартиры отнимали. И запрещали переливание крови. А за что Самохина? До сих пор не могу понять. Ведь это обычный советский писатель. К тому же он умер давно, ещё при Союзе. Писал повести, рассказы. Нормальные такие. Соцреализм. Ничего особенного. Никакой политики, никакой философии. Да и не читает его никто уже давно.

Гоген спокойно достал из кармана пачку сигарет и зажигалку, закурил, хотя в чулане не было ни оконца.

– Иногда не важно, что запрещать. Важен сам факт запрета. Табу. Табуирование порождает социальные структуры. И можно вычленить асоциальные элементы. Вычленить и уничтожить.

– Фрэзер пишет, что табу – негативная форма симпатической магии, так что какой-то смысл всё равно должен быть, пусть и воображаемый.

– Вы, Миша, не обижайтесь, но ваш Фрэзер – мудак. Хуеплёт. Лепила и чепушила. Его потому и не запрещают, что все его построения не опасны существующему порядку вещей.

Миша сидел, прислонившись спиной к стене, и отгонял рукой дым.

– Не стоило здесь курить. Мы же задохнёмся.

– Не задохнёмся. Нам недолго осталось.

Гоген посмотрел на часы.

«Может, у него и телефон есть?» – подумал Миша. Странно. У Миши всё отобрали, даже ремень сняли со штанов.

Скоро послышались выстрелы, короткие вскрики, команды, и по коридорам затопали тяжёлые башмаки. Звонкий девичий голос прокричал за дверью:

– Товарищ Гоген! Ключей не нашли! Отойди, взрывать будем!

Гоген вскочил и заорал:

– Не надо ничего взрывать! Мы сами дверь вышибем!

Гоген подхватил скамью и с разбегу стал таранить дверь. Миша, превозмогая боль в ногах и руках, тоже схватился за скамью. Вдвоём они выбили дверь вместе с дверной рамой. По школе рыскали самохинские боевики, добивали раненых. Миша увидел мёртвого сержанта, скрюченного у стены с призовыми кубками в коридоре, увидел, как ползёт, пытаясь укрыться в кабинете, майор, а за ним тянется кровавый след. Боевик подошёл к ползущему майору и ударом ноги сломал ему позвоночник. Майор задёргался. Боевик сказал с нотками сострадания в голосе:

– Сейчас всё кончится, майор!

Опустился на колено, взял голову майора в руки и резким поворотом сломал шею. Майор стих.

Миша безвольно стоял посреди коридора, его штаны без ремня свалились на бёдра. Боевик, убивший майора, вытянул из форменных брюк трупа ремень и кинул Мише:

– Давай, товарищ! Не спи! Надевай! Надо мотать отсюда по-быстрому.

В группе было одиннадцать боевиков, включая трёх молодых женщин, которых звали, конечно же, Гудрун, Ульрика и Ирма. Приехали на двух микроавтобусах с тонированными задними стёклами. Выездная группа майора из семи человек была уничтожена полностью. Потерь среди самохинцев не было. У двух были ранения, но лёгкие: одного пулей задело, второму битым стеклом рассекло ногу. Раны обработали и перевязали уже в дороге. Освобождённых Гогена и Мишу усадили в один из автомобилей, и машины рванули по дороге из города.

Свернули на просёлок, долго пробирались по лесу, потом снова вынырнули на трассу и понеслись. Через пару часов заехали на ферму, оставили в большом сарае микроавтобусы, пересели на четыре джипа и снова отправились в путь. На ферме молчаливые таджики дали в дорогу еды: хлеб, сыр, молоко и корзину свежих овощей. Миша на заднем сиденье джипа с удовольствием ел. Всё это было похоже на пикник, рыбалку или поездку к морю. Самохинцы много шутили, смеялись. Трудно было поверить, что эти весёлые молодые мужчины и женщины всего несколько часов назад методично убили семерых копов. Куда они едут и что их ждёт впереди, Миша старался не думать.

В конечном итоге всех нас впереди всегда ждёт одно и то же. Зачем же волноваться? Миша был рад тому, что вырвался, был рад, что находится в весёлой и дружелюбной компании и что ему дали поесть. После того как группа майора схватила его на улице и увезла в спортшколу, а это было больше суток назад, еды он не видел, а водой только плескали в лицо после пыток. Поев, Миша задремал.

Разбудили Мишу, когда кавалькада приехала на базу. Это была какая-то лыжная станция на холме. Боевики выгрузились, разошлись по корпусам. Гоген ушёл с Гудрун. Мишу взяла к себе Ульрика. Она сказала:

– Я о нём позабочусь.

Миша внимательно оглядел Ульрику. Она была неопределимо юной, на вид ей можно было дать от 17 до 22 лет, облачена не в камуфляж, а в модный спортивный костюм, тёмные волосы убраны в конский хвост. Боевики относились к ней с каким-то подчёркнутым уважением.