Ксения Букша - Время вышло. Современная русская антиутопия [сборник litres]

В комнате девушки был душ. Ульрика выдала Мише полотенце и отправила мыться. Миша разделся догола и встал под тёплые струи. Через несколько минут вошла обнажённая Ульрика. Миша заметил, что внизу у неё не всё выбрито, а оставлена аккуратная полоска. Миша прикрыл срам рукой и скорчился. Но девушка не смущалась. Она намылила мочалку, выключила воду и стала мыть Мишу, осторожно обходясь с синяками и кровоподтёками. Спросила:

– Больно?..

Миша кивнул.

– Били… но я ничего не сказал.

– Я знаю.

– Да мне и нечего было говорить. Я же сам не понимаю, как это всё… Вот только с Викторией однажды встречался, с дочкой Самохина, она мне что-то рассказывала, но ведь ничего такого…

– Они думают, что Виктория – руководитель подполья. Но это не так. Наоборот. Она не хотела. Она хотела, чтобы всё осталось просто… по-человечески… Вот, Костя Самохин, был такой писатель и неплохой человек, но спился, запутался, застрелился. И никакой философии. Она сопротивлялась.

– Где она сейчас?

– Для неё всё закончилось.

Ульрика закончила мылить Мишу, намылила себя той же мочалкой и, включив воду, встала под душ вместе с Мишей. Миша стыдился, старался отворачиваться, но не смог удержаться от природной реакции: его уд напрягся и затвердел, он выпирал из тела Миши и задевал бёдра Ульрики. Девушка спокойно и просто присела на корточки и взяла губами. Вода падала на её распущенные мокрые волосы, которые видел под собой Миша, Миша почувствовал, что теряет сознание, схватился за какую-то трубу, чтобы не упасть, но труба оказалась горячей, и он вскрикнул. Девушка не оставила его, но ускорилась, и Миша разрядился с высоким стоном. Ульрика выплюнула тягучее и, набрав в ладошку воду, прополоскала рот.

Вскоре Миша, блаженный и обессиленный, лежал на свежем хрустящем белье в кровати, а на плече у него примостилась юная террористка. Миша, как всегда в таких случаях, чувствовал себя в долгу и сказал:

– Я тоже хотел бы… тебя… поцеловать там.

Ульрика подняла голову и улыбнулась, обнажая белые зубы с остренькими клыками.

– Не волнуйся. Я сделала это не для тебя. Мне самой захотелось.

– А я вот всегда думал… зачем девушки это… ведь в этом не может быть для девушки физиологического удовольствия?

Ульрика постучала себя пальцем по лбу:

– В уме. Всё удовольствие в уме. Да и вообще всё. Весь мир – только в уме. Остальное иллюзия .

Миша гладил её высушенные феном волосы и смотрел на смуглую спину. Увидел интересное: под правой лопаткой была выбита татуировка.

– О, деванагари! Погоди-ка, сейчас прочитаю… ну да, понятно. Здесь написано «Самохин». Только с двумя ошибками. Видать, кольщик нетвёрдо знал санскрит.

Девушка подняла брови насмешливо и спросила:

– Правда, профессор? Ну и какие же вы видите ошибки?

Миша переменил позу, прилёг сбоку от Ульрики, лежащей на животе, и стал объяснять, водя пальцем по татуированной коже.

– Тут точка. Это анусвара, редуцированный и назализованный звук «м», но дальше идёт обычная «ма», и получается двойной «м». А после «на» надо было поставить такую как бы запятую внизу, это называется вирама, без неё звук читается не как «н», а как «на». Итого получаем «сам-мохина». Саммохина. Вместо Самохин. Вот так.

Ульрика перевернулась на спину, открывая живот с глубоким пупком и маленькие груди с твёрдыми коричневыми сосками, при виде которых у Миши начала скапливаться во рту слюна.

– Всё правильно. Так и было задумано. «Сам-мохин» с санскрита можно перевести как «собирающий иллюзии» . А «Саммохина» – это я. Это моя фамилия.

Миша кивнул.

– В смысле, так у вас…

– Нет, просто моя фамилия. Вика моя мать. Она оставила фамилию своего отца. Я тоже. Я его внучка.

Мише как-то сразу расхотелось прильнуть к соскам губами, и начавшее было снова набухать внизу обмякло. Он сказал ошарашенно:

– И т-т-ты тут… как бы… главная?..

– Я наследница. Во мне дух и тело Самохина. Но есть старшие товарищи, которые всё организуют, конечно. Я же просто девчонка. Которой нравится то, что обычно нравится девчонкам. Всё, что в уме…

Ульрика откинула одеяло, которым Миша частично прикрыл себя, и увидела стыд, страх и сморщенное смущение.

– Ладно. Давай поспим. Надо поспать. Надо отдохнуть хорошенько.

И они действительно вскоре уснули.

Миша утратил ощущение дня и ночи, но, когда он проснулся, в узком окне было сумрачно, только белые столбы света от прожекторов мелькали. Проснулся от шума. Снова грохотали в коридорах тяжёлые ботинки, и ещё выла сирена. И вертолёт. Над базой висел вертолёт.

Ульрика, не говоря ни слова, вскочила, оделась и выбежала, Миша – за ней, натянув брюки на голый зад. Заглушая гул лопастей вертолёта, хрипел громкоговоритель:

– Самохинцы! Сдавайтесь! Вы окружены! У вас нет никаких шансов! Но можно избежать кровопролития. Если вы сдадитесь, мы гарантируем вам жизнь!

– А мы гарантируем вам смерть, – негромко сказал оказавшийся рядом с Мишей сосед по чулану, Гоген. Гоген выглядел свежим, борода была вымыта, острижена, уложена.

Открылась автоматическая дверь большого гаража, и выехал бронетранспортёр с зенитным пулемётом. Теперь прожектор ударил снизу вверх, быстро нашёл барражирующий вертолёт, и в считаные секунды дело было сделано: исполосованная очередями вертушка свалилась на землю за базой и взорвалась.

Из того же гаража выбрался второй бронетранспортёр и, взревев мотором, бросился на дорогу, поливая окрестности огнём. Вокруг базы стояли окружившие самохинцев гвардейцы на легковушках. Машины начали гореть, люди – кричать и умирать. Оставшиеся бежали.

Всего на базе оказалось не меньше роты самохинских боевиков. Около двадцати со стрелковым оружием вышли на зачистку окрестностей. Остальные покурили на крылечках и вернулись в корпуса. Миша пошёл за Гогеном в кабинет администрации, где у боевиков был устроен штаб.

– Мы сейчас уедем отсюда? – спросил Миша.

– Зачем? – пожал плечами Гоген.

– Но… ведь власти могут послать сюда армию!

– Армия на нашей стороне. Думаешь, откуда у нас «коробочки»?

Миша снова был ошарашен:

– Почему тогда…

– Это агония. Они приближают свой конец. Скоро всё кончится.

Миша вспомнил песенку друга юности, Кожемяки: «Скоро кончится всё, ветер нас унесёт, в край, где сбудутся наши мечты…»

Вдруг понял, что напевает вслух. Гоген слушал внимательно и улыбался.

– Да, именно так. Ветер. Это стихи Самохина?

– Нет, не совсем, хотя…

Миша вспомнил, что Кожемяка был одним из совсем-совсем немногих людей, которым нравились книги Константина Самохина. Гоген обратился к Мише:

– В общем, товарищ Миша. Я предлагаю тебе стать одним из нас. Стать самохинцем. По правде говоря, у тебя нет выбора. И не было. Никогда.