Карина Добротворская - Мужчина апреля [litres]

– А нельзя сейчас съесть нормальную порцию, а потом снять с меня штрафные баллы? Раз уж мы сюда притащились и собираемся очень много заплатить за эту хваленую еду?

– Это у нас, к сожалению, не разрешено. Но ассоциация шефов, награжденных луной Бразье, борется за то, чтобы в лунных ресторанах такие решения мог принимать сам клиент. Это ведь искусство, а не просто еда. Искусство нельзя измерять калориями или баллами, – с важностью объяснила девушка.

– Мне как раз хотелось бы поменьше искусства и побольше еды, – мрачно сказала Ника и подцепила одинокую креветку на вилку.

Я вздохнула с облегчением: я ожидала ужасной сцены, но вроде обошлось малой кровью. Не узнаю Нику, она сегодня непредсказуема. На всякий случай решила предпринять еще одну попытку:

– Моя подруга беременна, ждет мальчика. Это дает ей право на дополнительные калории, разве нет?

– На ее сканер пока такая информация не поступила. И в любом случае увеличение калорий начинается только со второго триместра. И всего лишь на триста калорий в день, это совсем немного. А если у вас маленький срок, то рацион пока прежний, к сожалению.

Девушка явно нам сочувствовала, несмотря на Никину грубость.

– Вы не расстраивайтесь. У нас такое часто бывает. Но, как правило, клиенты все равно уходят довольные. Палитра вкусов такая разнообразная, что вы почувствуете насыщение – не от количества, а от нюансов. Ваш мозг будет сыт, понимаете?

– Мой мозг уже сыт по горло, – тихо буркнула Ника.

Я вжалась в стул.

– Что, простите?

– Ничего. Спасибо. Я все поняла.

Как только девушка отошла от нашего стола, я спросила Нику:

– Хочешь, возьми мои? Я совсем не голодная. – Но Ника молча покачала головой. Мы обе знали, что этот номер не пройдет. Вон они висят под потолком, камеры наблюдения. Я сунула креветку в рот, тщательно прожевала, не чувствуя никакой разницы с дешевой, соевой.

– Ничего особенного, – сказала я, чтобы Нике было не так обидно.

– Именно, – сказала Ника. – А вот в Швеции таких диких креветок – до отвала! И никто не будет их на тарелке считать.

– Да что ты заладила: Швеция, Швеция! С чего это тебе в голову пришло?

Никины глаза наполнились слезами. Она схватила меня за руки, так что вилка упала на пол. Блондинка тут же поднесла новую и молча ретировалась, верно оценив драматизм момента.

– Послушай меня, Ади. Этот мальчик… – быстро зашептала Ника. – …Я не хочу его отдавать. Я не могу. Не отдам.

– Ты чего?!

– Он – мой, понимаешь? У него мои клетки, моя ДНК… Он уже живет внутри меня, питается моей кровью.

– Ника, говори тише, пожалуйста! Ты сама хоть понимаешь, что ты несешь?

– Я все продумала. Нам нужно уехать в Швецию. Это непросто, но возможно. Работать поначалу, конечно, придется на физических работах, пока мы без языка, но мы справимся, точно справимся. Шведы разрешают держать мальчиков дома до десяти лет, не отдавать их сразу, ты же сама знаешь…

– Я знаю. На это решение шведского правительства Грета часто ссылалась как на прогрессивное, как на первый шаг к нормальному функционированию общества.

Но я знала и то, как вырос рейтинг самоубийств среди шведских женщин и среди мальчиков, которых в десять лет начинали отрывать от матерей. Да, отрыв там растянут во времени, и даже после отрыва коммуникацию между матерями и сыновьями разрешают поддерживать. Но все равно это спорное решение. Мягко говоря. Большинство стран его резко осудили, хотя и с интересом наблюдали за шведским экспериментом. Но одно дело – наблюдать, а другое дело – участвовать, как подопытные кролики. К тому же никто нас в этой Швеции особо не ждет, процесс эмиграции довольно сложен.

– Ника, ты же понимаешь, что Швеция – это не выход. Это просто отложенное решение. В десять лет ребенка все равно заберут, и будет еще хуже.

Ника отпустила мои руки, лицо ее пошло красными пятнами.

– Через десять лет, может, и мир будет другим. Что-нибудь наверняка изменится. Справятся наконец с этим гребаным вирусом! Ведь весь мир над этим работает…

Я молчала. Бессмысленно было сейчас пытаться втолковать Нике, что мир над этим работает уже много десятилетий… и ничего не наработал…

– Тебе не понять, Ади, тебе не понять. Если бы этот мальчик был твой, был бы в тебе – ты бы поняла. Да, мы вроде как семья. Все у нас нормально, в «Кибелу» вот пришли. На море собираемся. Ты так крепко стоишь на земле. Всегда знаешь, как думать и что делать. Ну и вообще, нас учили, что в семье жить всегда лучше. Я за тебя цеплялась. Думала, пропаду без тебя. Думала, ты меня вытянешь. Заземлишь. А куда тянуть-то? Куда? Я даже не уверена, люблю ли я тебя… И догадываюсь, что ты меня тоже не любишь. И не любила толком никогда… Были хорошими подругами, честными, верными. Старались обе как могли. Но тебе что-то совсем другое от любви нужно… Я про тебя уже ничего не понимаю, Ади… Зато я понимаю, что люблю его. Моего мальчика. Не знаю, как это работает, но я с этим ничего поделать не могу. Если понадобится, я ради него убью. Даже тебя, Ади. – Ника закрыла руками лицо.

Креветки остывали на моей тарелке.

– Это в тебе гормоны говорят, Ника, обычные гормоны. Ты же вся ими накачана. Все пройдет, мы скоро успокоимся.

Ника отняла руки от лица, посмотрела на меня внимательно и очень по-взрослому:

– Ты еще не поняла, что это никогда не пройдет? Что все изменилось? Навсегда?

Я хотела ей возразить, даже начала продумывать какой-то монолог, но тут слова застряли у меня в горле. На экране напротив появилось лицо Томми с календаря. Мужчина Апреля, обычная телевизионная разбивка между программами. У меня, наверное, никогда не выработается иммунитет к его прекрасному лицу, острому, как бритва. Потом на экране стали возникать детские и юношеские портреты Греты – очередной трибьют покойному министру. Грета – младенец, Грета – школьница, Грета побеждает в марафоне, Грета на выпускном вечере, Грета – студентка… У Греты – студентки была короткая стрижка. Волосы темные и кудрявые, хотя мы все знаем светло-русую Грету с гладкой прической, аккуратно уложенной на прямой пробор. У юной Греты непослушный локон падает на высокий лоб. Зеленые глаза смотрят исподлобья, красиво вырезанные губы загадочно улыбаются. Я знаю эти губы, я их целовала… Эти высокие резкие скулы, этот острый подбородок… Я застыла с открытым ртом. «Господи, какая же я дура! Как я сразу не догадалась? Какая же я дура…»

– Что с тобой, Ади? Почему я дура, это понятно. Но ты-то почему?

– Что почему?

– Почему ты дура?

«Я что – говорила вслух?»

– Ади? Сядь!

– Так ты бы, значит, убила из-за этого мальчика?

– Да, – спокойно ответила Ника. – Убила бы не задумываясь.

Я встала, наклонилась к Нике, крепко ее обняла: