Цезарий Збешховский - Искажение

— Ты где-то видел у нее детей? Видел?!

— Давай, позови ее.

Вместо того чтобы перекрикивать толпу, я наконец подхожу с Петером к самой красивой девушке в селении. У нее более светлая кожа, чем у ее родни и соседей, волнистые черные волосы, изящный нос и маленькие, но полные губы. Для армайки она довольно высокого роста — примерно метр семьдесят. Я вижу, как она прощается с какой-то женщиной и младшими братьями и сестрами.

На мгновение я лишаюсь дара речи, но затем обращаюсь к той женщине с просьбой, чтобы она отдала самого младшего мальчика под опеку сестре.

— Пусть девушка возьмет его за руку и идет в машину.

— Это его двоюродная сестра, господин командир. Моя племянница, Сара, а я его мать, — повторяет перепуганная женщина.

— Успокойтесь, никто ни о чем не станет спрашивать. Для женщин с детьми мы приготовили удобную палатку. У нас еще есть несколько свободных мест, так что можно ими воспользоваться.

Старшие о чем-то шепотом спорят между собой и отвергают предложение.

— О ней позаботятся отец или мать! — решительно заявляет армайка. — Оставьте ее в покое.

— Вот блядство! — нервничает Усиль, когда я ему перевожу. — Я должен ее отсюда забрать.

— Лишних проблем захотел, кретин? — шиплю я на него, словно змея. — Или ты пиздуешь отсюда, или я зову сержанта.

Он медленно уходит, недовольный и злой. Девушка остается на площади, а я возвращаюсь поближе к грузовикам. Последний заполняется медленнее всего — те, кто в него садится, явно не спешат, долго споря со мной и прощаясь с близкими. С ума можно сойти, глядя, как они тащатся к «метке», то и дело оборачиваясь, чтобы сказать несколько слов.

Одним из последних к машине подходит бедно одетый седеющий мужчина, который ведет с собой двоих детей, мальчика и девочку. Им не больше десяти, и выглядят они более неухоженно, чем остальные. Солдаты останавливают мужчину, и я бегу в их сторону, чтобы выяснить, в чем дело.

— Извините, это транспорт исключительно для матерей с детьми!

— Но у меня нет жены, она умерла. Я остался с ними один, — тихо говорит он.

— Вы сами их воспитываете? — задаю я бессмысленный вопрос.

— Как-то приходится. Немного помогают соседи.

Я смотрю на него как на героя, некое сверхъестественное явление. Если бы во мне еще остались какие-то чувства, я наверняка бы ему сочувствовал и даже завидовал. Человеку явно не хватает времени, чтобы заниматься детьми, но он остается рядом с ними.

— Ладно, пропустите его! — кричу я парням.

Это предпоследняя семья, которая поднимается на борт МТ35. Несколько минут спустя, договорившись со старейшинами о времени следующего транспорта, мы запрыгиваем в машины. Стрелки с башенок садятся в кабины, оставив на крышах поставленные на предохранитель MUG-и. Сквозь плотную толпу к ним все равно не протолкаться.

Мы наконец направляемся в сторону Дисторсии. Я прекрасно знаю, что худшее еще впереди, но каждый час приближает нас к концу. Нужно выдержать, выполнить условия договора. Пока что мы придерживаемся плана.

Когда гражданские высаживаются из машин, мысли мои заняты другим. Я курю помятую сигарету в тени склада и вижу своего отца, хотя и знаю, что сейчас не лучший момент для воспоминаний. Лицо его не возникало в моей памяти уже давно — вместе с матерью они пропали где-то в пустынной пыли и жаре, но теперь меня снова посещает его образ.

Может, когда мы стоим перед слишком трудным для нас выбором, то возвращаемся в детство, тоскуя по тем временам, когда родители выбирали за нас, даже если мы бунтовали против их выбора и желали самостоятельности, а установленный в мире порядок, воняющий нафталином, совершенно нас не устраивал? Именно тогда, в дни испытаний, мы тоскуем по прошлому, в котором взрослые велели нам носить шарф и шапку.

А может, отец явился сегодня исключительно затем, чтобы меня осудить?

— Маркус, нужно собираться, — говорит сержант Голя. — Едем за следующими.

— Не знаю, что делать, сержант. Похоже, я все больше расклеиваюсь.

— Ты сам знаешь, что мы должны вынести это бремя. Мы все сидим в этом говне.

Естественно, он прав, но я чувствую себя виновником творящегося зла. Если бы не я, капитан Бек не отдал бы такой приказ, а лейтенант Остин не вел бы нас во тьму. Так что если другие сидят в этом говне по шею, то я — по макушку.

Я иду к «скорпиону» едва волоча ноги. Другие столь же неохотно садятся в машину. Водяная Блоха бледен как мел и судорожно сжимает автомат, а Гаус молча занимает позицию стрелка. Пурич заканчивает разговор с Баллардом, хлопает по капоту машины и садится сзади, рядом с Водяной Блохой. Крис запускает двигатель. Он пытается насвистывать какую-то популярную мелодию, но у него не получается, и вскоре он замолкает.

Покидая базу, мы проезжаем мимо палатки, в которой разместили новоприбывших. Солдаты Нормана и Усиля помогают им обустроиться, следя также, чтобы никто из гражданских не болтался по плацу без присмотра. Издалека я вижу Неми, у которой много работы — ей приходится объяснять перепуганным женщинам правила пребывания в Дисторсии. У входа в казарму маячат капитан Заубер и старшина Гильде, а в небе парит беспилотный «сокол».

В первый раз мы вывезли девятнадцать матерей с детьми и одного отца. Ребятишек насчитали около полусотни — составлять списки в суматохе не было времени, так что точно сказать не могу. Теперь совет старейшин решил, что мы эвакуируем бо́льшую часть оставшихся женщин. Около полутора десятков здоровых и сильных должны остаться в селении, а мы забираем остальных, в том числе молодых девушек и старух. Когда я заканчиваю переводить, мой взгляд на мгновение встречается с взглядом лейтенанта Остина, и я вижу в его глазах серую пустоту.

На этот раз погрузка проходит быстрее. Лишь старухам требуется помощь — некоторых приходится в буквальном смысле затаскивать в «метку». Сара, приглянувшаяся Усилю, нежно прощается с высоким парнем, наверняка своим женихом. Она садится в последний грузовик вместе с матерью, и уже через двадцать минут мы можем возвращаться на базу.

Наш «скорпион» замыкает колонну из пяти машин. Из-за пыли, которую поднимают МТ35, я разрешаю Гаусу спрятаться внутрь. Отчего-то устав утрачивает для меня всяческое значение. Я смотрю на Балларда, который подозрительно молчалив.

— Как ты себя чувствуешь, Крис? Сумеешь выполнить приказ?

— Не беспокойся за меня, Маркус, — отвечает он. — Сделаем то, что требуется.

— Как ты можешь так спокойно об этом говорить? — кричит Водяная Блоха. — У тебя что, вообще все чувства отшибло?!

— У меня есть чувства, Джар, — слегка натянуто отвечает Баллард. — Я люблю свою жену, и пролил бы за вас кровь, но сейчас у нас нет выбора. Дело ведь не только в нас. К тому же жизнь любого человека рано или поздно заканчивается. Жизнь — космическая аберрация.