Цезарий Збешховский - Искажение [litres]

– Редкое расстройство, Маркус, так называемый синдром живого трупа. Больной страдает нигилистическими фантазиями и считает себя мертвым. У него ослаблено ощущение боли, он утверждает, будто у него сгнили внутренности, будто он пустой внутри, и так далее. Синдром Котара сопровождается тяжелой депрессией. Но не будем об этом.

– Прошу прощения.

– Можешь не извиняться, мы пока не научились забывать по приказу. – Она пристально смотрит мне в глаза. – Я запрещаю тебе кому-либо говорить о том, что ты услышал.

– Так точно.

– Только паники нам еще сейчас не хватало. Если я узнаю, что по базе ходят слухи насчет диагноза рядового Гинека, последствия для тебя будут суровыми. За всё, включая имплантат.

– Так точно, госпожа капитан. – Я чувствую, как по спине стекает капля пота.

– Можешь быть свободен. У меня сейчас нет времени на всякую чушь.

Пятясь, я выхожу из кабинета. Единственное, чего мне хочется, – исчезнуть с глаз раздраженного врача. В голове сменяют друг друга образы искалеченных стрелков, пьяного сержанта и стонущего рядового, который утверждает, будто умер в пустыне Саладх. Все это тонет в памяти, проваливаясь, словно камень, в голубизну сновидений. Происходит нечто, чего я пока не понимаю и не могу свести воедино. Я знаю лишь, что нам нужно бежать отсюда, но вместе с тем отдаю себе отчет в том, что мы все больше ввязываемся в эту войну.

И поэтому я должен понять, в чем дело, узнать как можно больше.

Вторник, 15 марта, 08.30

Гражданские рабочие под присмотром сержанта Крелла устанавливают защиту на «скорпионы». Машины въезжают в жестяной ангар, а техники приваривают к передним бамперам металлические трубы метра полтора высотой, загнутые в направлении езды. Их задача – защитить стрелков от обезглавливания, разрывая натянутую поперек дороги проволоку.

Мы – Пурич, Водяная Блоха и я – наблюдаем за их работой, стоя под навесом у входа в столовую. Наш ВБР все еще в своего рода неформальном отпуске – капитан Бек решил продлить нам освобождение от вызовов. Мы выполняем не столь существенные задания, наверняка еще и из-за «проблем со здоровьем» нашего сержанта.

– Слышал, Маркус, что в Хармане в тот же день был совершен теракт с использованием струны? – спрашивает Дафни. – Это была скоординированная операция.

– Да, слышал. Погиб солдат с базы Кентавр.

– Патрули боятся выезжать с базы со стрелками на башенках.

– Мачты решат вопрос. Так что способ оказался одноразовым.

Пурич начинает плакать, по его щекам текут слезы. Он благодарит меня за то, что я спас ему жизнь. По его словам, в первое мгновение он не понял, в чем дело, и хотел ударить меня в ответ, думая, что это глупая шутка. То же самое он беспрестанно повторяет уже пять дней. Я стараюсь не реагировать – не хочется списывать все на счастливое стечение обстоятельств.

Мы будем ездить с торчащими в небо трубами. Не дадим этим мерзавцам себя запугать. В дверях казармы появляется сержант Голя и внимательно оглядывает плац. Он наконец трезв, и на лице его та же ироническая усмешка, к которой мы привыкли с самого начала нашей миссии. Хотелось бы верить, что ситуация возвращается в норму.

Случившееся в Кардаме что-то изменило в наших головах, а ненависть к террористам никогда еще не была столь велика. Парни готовы растерзать их в клочья голыми руками. И я прекрасно их понимаю. У нас должна быть цель, пусть даже самая низменная и простая.

Среда, 16 марта, 14.05

Харман, провинция Саладх, Южный Ремарк

Сегодня солнечно. Двадцать один градус тепла, легкий южный ветер, птицы на окрестных деревьях щебечут как сумасшедшие. Утром я проверял прогноз погоды для Раммы. У вас тоже светит солнце, сынок, хотя и намного холоднее. Мама наверняка взяла тебя на прогулку. Может, ты качаешься на качелях на игровой площадке или ездишь на велосипеде по дворовой аллее. Если ты унаследовал мою любовь к двухколесным машинам, то у тебя, возможно, уже неплохо получается.

Гены – могучая сила. Они перетасовываются в каждом поколении, передавая черты, о которых порой хотелось бы забыть. Если ты, выражаясь деликатно, окажешься скептически настроен к жизни, а любой человек, который несет чушь, покажется тебе отбросом – ты унаследовал это от меня, так же как склонность к насморку, неплохой слух, любовь к сладкому и страх высоты. Я также всегда любил быструю езду на автомобиле, так что, прошу тебя, будь осторожнее.

Твоя мама обожает цвета, особенно сочетания ярких красок с лавандой, которая ассоциируется у нее с полями Прованса. Потертые, слегка обветшавшие мебель и стены, двустворчатые двери, балки на потолке, каменный пол. Ты еще насмотришься на все это за долгие годы. Но мама – это еще и острые приправы, экспериментальная музыка, парализующий страх перед чужой оценкой и путешествия в далекие города.

Мне хотелось бы знать, сколько от меня останется в тебе. Обычное эгоистичное любопытство. Будешь ли ты любить футбол и будут ли женщины для тебя столь же большой загадкой, как для меня? Или, несмотря на врожденную нелюбовь к переменам, ты будешь бросаться в водоворот событий, чтобы чего-то достичь и исполнить свои мечты?

Сейчас ты мой маленький сынок. Все это зарождается в тебе, постепенно развиваясь. Надеюсь, когда-нибудь, когда ты станешь взрослым, то выпьешь со мной. Я всегда любил опрокинуть вечером стаканчик бурбона. И пусть тебя не пытаются убедить, будто виски лучше. В том привкусе нефти, который остается после него на языке, нет ничего прекрасного.

Я стою с Неми перед лавкой Йохана Масира. Зеленая табличка с надписью «Бесценные сокровища Йохана» страдает от запущенного лишая. Пурич с трудом сумел прочитать текст, зато переводчица отлично справилась с задачей, убедив полицию и владельца лавки со старьем, что мы боремся с терроризмом, так что мы смогли именем закона вытащить его из-за прилавка и начать обыскивать лавку размером пять на пять метров. Весьма приятное занятие, хотя некоторые приказы кажутся мне полностью бессмысленными.

Парни из отделения Усиля творят там разгром, переворачивая товар в отместку за кровавые теракты и погибших товарищей. А я жду у машины и таращусь на Неми. Я восхищаюсь правильными чертами ее лица и прекрасно себя чувствую. Весеннее солнце на безоблачном небе способствует ленивому настроению, и я даже нахожу тему, на которую мы могли бы поговорить.

– Расскажи мне о ваших храмах.

– Что тебя интересует, Маркус?

– Я не хочу говорить о культе Афродиты. И вообще о том, что тебе неприятно. – На всякий случай я ударяю себя в грудь.

– Я зря тогда разозлилась.

– Ну вот видишь. – Я глажу ее по руке. – Я не хотел тебя обидеть.