Ким Робинсон - Министерство будущего [litres]

Однако нельзя было отрицать: что бы она ни чувствовала, ей было не все равно. Настолько не все равно, что хотелось увидеться с этим человеком еще раз. Тюрьма позволяла сделать это в безопасной обстановке. Но откуда вообще взялось желание видеть своего похитителя? Мэри не знала. Что-то в ту памятную ночь зацепило ее. Иначе быть не могло.

Пока поезд пересекал Германию, она решила, что уступит своему побуждению. Она решила приехать на встречу, хоть и не понимала, что ее к ней подталкивало. Часть разума подсказывала, что это плохая мысль. Ну, Мэри не впервой совершать недальновидные поступки. Склонность к скоропалительным действиям всегда за ней водилась. Она относила это свойство на счет своей ирландской натуры. Безрассудность ирландских женщин, как она считала, помогала им выжить.

На ум пришло выражение – «стокгольмский синдром». Применимо ли оно к ней? Мэри проверила значение: симпатия, возникающая у заложников к похитителям. Обычно интерпретируется как ошибочное поведение заложника, психологическая слабость, вызванная страхом, уступками, надеждой выжить, готовностью подставить свое горло (или другую часть тела), лишь бы не сопротивляться агрессору и не быть убитым.

А что, если это не ошибка? Что, если тебя взяли в заложники, чтобы заставить хоть раз вникнуть в реальное состояние или отчаянное положение другого человека, своей невыносимостью толкнувших его на безрассудный шаг? Что, если ты вдруг поймешь, что на его месте поступила бы точно так же? Если бы такая догадка по прошествии долгого времени с момента захвата в заложники пришла тебе в голову, ты бы по-новому оценила ситуацию, как-то изменилась бы, пусть не сразу. И такая перемена иногда единственно правильная реакция на случившееся.

Все, как всегда, зависело от конкретных обстоятельств. В подлинной стокгольмской истории, как прочитала Мэри, пара грабителей захватила в заложники трех женщин и одного мужчину, оказавшись с ними в западне в подземном хранилище банка. За неделю обе стороны сделали друг другу много уступок. К тому времени, когда все закончилось – а закончилась вся эта история мирно, преступники сдались, – у заложников к ним возникла определенная симпатия. Освобожденные отказались давать показания в суде против своих похитителей. Считалось, что синдром, названный по имени их города, затрагивает примерно десять процентов жертв похищений, причем, чем мягче ведут себя похитители во время в целом недружественного акта принудительного лишения свободы, тем чаще проявляется этот эффект. Чего тут непонятного?

Мэри прочитала также о «лимском синдроме», когда похитители настолько проникались симпатией к заложникам, что отпускали их на свободу.

А если оба синдрома произошли бы одновременно? Так наверняка иногда случается, возникает некая симметрия – два человека, оба страдающие от травмы различной тяжести, в момент крайнего напряжения признают друг в друге такого же бедолагу. Разве так не бывает?

О таких вещах нелегко судить, трудно расставить запутанные чувства по местам. Даже ложные ощущения воспринимаются реалистично. Многие психологи высказывали сомнения насчет реального существования «стокгольмского синдрома». Его так и не включили в диагностический справочник по психическим расстройствам. «Стокгольмский синдром» – не более чем порождение поп-психологии, выдумка журналистов, фикция.

Да, но… Все вероятное в конце концов случается. В моменты тяжелейшего стресса происходят загадочные явления. Не глупо ли наклеивать на них ярлыки, пытаться объяснить? Синдромы да и вся психология в целом – фигня на постном масле. Все всегда происходит в конкретный момент времени. К примеру, Мэри провела несколько напряженных часов на кухне с незнакомым мужчиной. Смахивает на неудачное свидание, которое чувствуешь себя обязанной довести до конца. Нет уж. Она не забыла пистолет, мгновение ужаса – мощный разряд страха запомнился на всю жизнь. И не простила. Никогда не забудет и не простит. Ничего подобного с ней прежде не случалось. Но ведь неповторимы все события.

В Цюрихе Мэри вышла на главном вокзале, пересекла по мосту реку до остановки трамвая и на «шестерке» поднялась вверх по холму к «Церкви Флунтерн». Доплелась по Хохштрассе до своего дома, вошла в подъезд. Телохранители ждали на улице, довольные ее появлением. Чувствуя себя опустошенной, Мэри поднялась по лестнице. Налила себе бокал белого вина со льдом и быстрыми глотками выпила до дна. Жизнь в одиночестве ей не нравилась, жизнь под надзором телохранителей тоже. Возможно, стоит пригласить их к себе домой, на улице холод. Однако в такие моменты Мэри ни с кем не хотелось разговаривать. Разговора не получилось бы, она пребывала в смятении чувств, начала бы огрызаться, даже стараясь сохранить вежливый тон. В итоге она решила принять душ и, все еще негодуя, легла в постель. Хорошо еще, что сон не заставил себя долго ждать.

Утром Мэри первым делом приехала в министерство и разобралась со срочными делами. Потом прочитала справку на молодого человека, подготовленную Бадимом. Фрэнк Мэй. Парень действительно пережил великую жару в Индии, правильно назвал наиболее сильно пострадавший район и тот факт, что работал там с гуманитарной миссией. На тот момент ему было двадцать два года. ДНК Фрэнка была обнаружена на полене, ставшем орудием убийства на берегу озера Маджоре. Скорее всего предъявят обвинение в неумышленном причинении смерти. Его, похоже, крепко прижали к стенке. Мэри вздохнула. Похищение по сравнению с этим мелочь, проблема, однако, в том, что возникал некий почерк, намекающий на рецидивизм. Значит, срок увеличат.

Мэри быстро проверила, где держат Фрэнка. В главной цюрихской тюрьме. Справившись по телефону о часах посещения и разрешении на встречу, Мэри пешком отправилась на остановку трамвая. По пути заглянула в небольшой магазинчик. Что обычно носят заключенным? Тут она вспомнила, что идет на встречу со своим похитителем, и решила ничего не покупать.

Тюрьма располагалась на Ротвандштрассе – Красностенной улице. Ближайшая трамвайная остановка – «Парадеплатц». Мэри вышла из вагона и прошлась по улице – никаких красных стен. Их могли перекрасить или просто сломать еще восемь веков назад. Тюрьму нельзя было с чем-то спутать – трехэтажное бетонное здание, занимающее целый квартал. Угрюмый официоз, высокие окна в глубоких амбразурах, явно не предназначенные для того, чтобы их открывали.

На входе Мэри предъявила документы. Был послан вызов, заключенный согласился на встречу. Ее отвели в большую комнату для свиданий. Сначала пришлось запереть в шкафчике телефон и прочие вещи, потом пройти через рамку рентгеновской установки, как в аэропорту. После этого охранник проводил ее по коридору через две двери, которые открывались и закрывались автоматически. Мэри пришло на ум сравнение со шлюзами на космической станции. Внутри здания атмосфера была не такой, как снаружи.