Кир Булычев - Сочинения в трех томах. Том второй. На днях землетрясение в Лигоне. Голые люди

— Ага, — сказал Котрикадзе, как будто ему всю жизнь приносили термосы солдаты с автоматами. — Поставьте туда же, сержант.

Я проследил взглядом за сержантом и увидел на столе уже два таких же термоса, а также ряд чашек с остатками кофе и недоеденные сандвичи.

Сержант поставил термос, постоял посреди комнаты, наблюдая за работающими, затем мирно положил автомат на диван, уселся рядом и задремал.

И я вдруг понял, что нет смысла укорять этих людей за неразумное использование своего рабочего дня. Они вежливо выслушают меня, но удивятся — по какому праву я вмешиваюсь в то, что они знают и умеют лучше меня? Я даже пожалел, что у меня нет технического образования, что в школе я по всем точным дисциплинам имел твердую тройку, чем маму не столько огорчал, сколько утверждал в мнении, что передо мной открывается карьера великого писателя или лингвиста. Эти люди играли в свои всегда запретные и завидные для меня игры, а я был только зрителем.

— Юрий Сидорович, — сказал Володя, — выпейте кофе, а то ресторан еще закрыт. Нам сержант Лаво из гарнизонной кухни носит.

Я поблагодарил и не отказался от кофе со свежим сандвичем. Вкус местного хлеба показался мне более приятным, нежели в Лигоне, где он схож с ватой. Я сидел на диване рядом со спящим сержантом.

— Голова не болит? — спросил Котрикадзе, представив меня молодому лигонцу, оказавшемуся механиком по имени Фен Ла.

— Нет, спасибо.

Я инстинктивно поднял руку и ощупал шишку, оставшуюся у меня на лбу, как боевое отличие.

— В восемь придет машина. Вам, наверно, любопытно будет поехать с нами.

— Сочту своим долгом, — сказал я. — Пожалуй, мне следует переодеться?

Котрикадзе кивнул.

Переодеваться мне было не нужно. Да и во что переодеваться? Но я воспользовался этим предлогом, чтобы избавиться от тягостного ощущения собственной ненужности, и покинул комнату.

Но к себе я тоже не попал. В коридоре меня подстерегал господин Матур.

— Доброе утро, господин советник, — приветствовал он меня. — Вы рано поднимаетесь. Значит, вы хороший работник. Лишь бездельники спят до полудня.

Я не мог обогнуть его в узком коридоре и избежать неуместных восторгов.

— И ваши друзья также работают? Меня всегда восхищало трудолюбие русского народа! Великие свершения социализма — это результат самозабвенного труда. И я, как прогрессивный человек, могу лишь восхищаться!

Новый костюм господина Матура был ему узковат. Куда-то делись сверкающие перстни. Неужели наш спутник разорился и сменил классовые позиции? Это маловероятно.

— Приехать для того, чтобы помочь маленькой далекой стране! Жертвовать жизнью и здоровьем ради нас — это гуманизм в высшем смысле, не так ли? И совершенно бескорыстно!

Он готов был заплакать от умиления. Шоколадные зрачки неустанно крутились в желтых с красными прожилками белках глаз.

— А мы и не подозревали, насколько близка к нам угроза страшного бедствия. Теперь же мы сплотимся вместе с вами и спасем нашу маленькую страну. Только бы успеть! Как вы думаете, мы успеем?

Он замер с полуоткрытым ртом. Ждал ответа.

— Еще рано говорить, — ответил я сдержанно, стараясь отыскать просвет между стеной коридора и тушей нашего друга. — Для того мои товарищи и работают. Но пока нельзя сказать ничего определенного.

— Но, может, приблизительно? С точностью до двух дней? Ведь необходимо предупредить население?

— Как только станет известно, мы тотчас же сообщим.

Я не решился спрятаться в своей комнате, куда он мог беззастенчиво проникнуть, а позорно отступил обратно к Котрикадзе, захлопнул дверь и с облегчением вздохнул. В комнате было по-прежнему. Володя и механик спорили на странной смеси языков, тыча друг другу в лицо какой-то деталью. Котрикадзе тестером проверял нутро вскрытого ящика, напичканного печатными схемами и проводами. Сержант Лаво спал на диване, положив на живот автомат.

Котрикадзе оторвался от своего дела, взглянув, кто пришел.

— Передумали переодеваться? — спросил он.

— Отар Давидович, — сказал я, — не забудьте, что мы должны предупредить власти о сроках землетрясения. Ведь предстоит принятие мер. Некоторые уже интересуются…

— Вы совершенно правы, Юрий Сидорович, — сказал Котрикадзе вежливо. — Мы это непременно сделаем.

Я стоял посреди комнаты, не двигаясь, чтобы не наступить на что-нибудь. Котрикадзе сжалился надо мной.

— Юрий Сидорович, — сказал он, — если вы не заняты, будьте любезны, помогите нам. Вон там в коробочке винты. Рассортируйте их по размерам.

Из записи показаний Дани Джа Думали, пилота государственной авиационной компании «Лигон Эйруэйз», взятых в муниципальном госпитале города Танги 12 марта 1976 года:

«…В 14 час. 10 мин. ввиду близости муссонного фронта было решено изменить курс с северо-северо-западного на северо-западный с таким расчетом, чтобы повернуть на тангийский аэродром после пересечения дороги Митили — Танги. В Танги о перемене курса мы не сообщали. Мы следовали новым курсом до 14 час. 22 мин., после чего были обстреляны с земли из крупнокалиберного пулемета, в результате чего были повреждены левая плоскость и левый мотор.

— На какой высоте шел в это время самолет?

— Высота была чуть более 2400 метров, однако по отношению к горной долине высота была 600–800 метров.

— Не опасно ли было лететь так низко над горами?

— Нет. И мне, и первому пилоту эти места хорошо знакомы. Кроме того, мы хотели сэкономить время при посадке в Танги, выйдя к аэродрому на минимальной высоте.

— Вам удалось что-либо заметить на земле в тот момент, когда вас обстреляли?

— Да. Мы пролетали над узкой длинной поляной в ущелье реки Лонги, примерно в двадцати пяти милях вниз по течению от деревни Лонги. На поляне я видел разложенные парашюты, несколько человек и лошадей.

— Какова была ваша реакция?

— Я крикнул первому пилоту: «Смотри, парашюты!» Но тут же с земли был открыт огонь — я не сразу понял, в чем дело. И мотор загорелся.

— О парашютах вы не говорили?

— Конечно, нет. Мы думали, как спасти машину.

— Но вы предположили что-нибудь, когда увидели парашюты?

— Я решил, что это контрабандисты. Здесь близко граница. Но в тот момент я думал, как посадить самолет. У нас было мало шансов спастись.

— Но, может быть, вы заметили что-нибудь еще?

— А что я должен был заметить? Знаки различия? Лица? Вы когда-нибудь пробовали сделать это с высоты чуть меньше километра при скорости четыреста километров в час?

— Нет, не пробовал…»

Показания записал инспектор полиции г. Танги Е. Минта-ни. Показания прочитаны вслух пилоту Дани Джа Думали и подписаны им.

«Страшно подумать, какому риску подвергает себя человек, живущий в Токио…» — признался бывший премьер-министр Японии Какуэй Танакка после того, как в двухстах километрах южнее Токио, на южной части полуострова Ису, было зарегистрировано сильнейшее за последние девять лет землетрясение. Оно было настолько сильным, что в столице зашатались небоскребы. Число убитых достигло 30 человек. 150 зданий были полностью уничтожены, и свыше тысячи зданий пострадали частично. Это нагнало на людей страху, тем более что японцы еще не забыли 1 сентября 1923 года, когда в «землетрясении столетия» погибли более 143 тысяч жителей Токио.