Кир Булычев - Сочинения в трех томах. Том первый. Заповедник для академиков

Лидочка поглядела на Александрийского. Тот отрицательно покачал головой. Он был прав — если Лидочка сейчас выбежит в пустую гостиную, она неизбежно привлечет к себе внимание Алмазова и Мати.

Чем бы заняться? Лидочка подвинула к себе компот. Он был совсем не сладкий и чуть теплый. Первые из обедавших стали подниматься и потянулись к выходу.

— Они здесь воруют просто ужасно, — сказала Марта. — Еще два года назад здесь был такой компот, что ложка стояла, ты представляешь?

Поднялся Александрийский. Глазенап увидел его, стал быстро говорить и сам смеялся. Александрийский вежливо и тонко улыбался. Потом пошел к двери. Ему снова пришлось задержаться — его окликнул незнакомый Лидочке человек, сидевший за столом академиков. Видно, недавно появился.

Александрийский разговаривал с ним. Лидочка поднялась и вышла в гостиную. Ни Мати, ни Алмазова там не было.

Возле вешалки она увидела растоптанный комочек желтой глины. В такой глине были измазаны башмаки Мати. Лидочка подняла кусочек. Он был почти сухой.

— Что обнаружил доктор Ватсон? — спросил, подходя, Александрийский.

— Я хотела бы узнать, — сказала Лида, — где наш подозреваемый наступил в эту глину?

— Здесь нет никакой тайны. С таким же успехом эта глина могла попасть сюда с моих галош, — сказал Александрийский. — Куча этой глины лежит по дороге к тригонометрическому знаку. Когда мы ходили туда вчера вечером, я наступил в эту грязь. И наверное, не я один.

— Да, не один, — согласилась Лидочка. — Матя тоже. Но сегодня.

— К сожалению, мы не можем строить наши умозаключения на случайных уликах, — сказал профессор. — Вы нашли наших недругов?

— Нет.

— Я тоже не нашел. И что будем делать дальше?

— Может, пойдем погуляем? Дождик вроде перестал.

— Великолепная идея, — сказал Александрийский. — И полезно, и приятно.

— А вы мне расскажете об атомной бомбе — мне кажется, что вы с Матей совсем по-разному ее понимаете.

— Вы совершенно правы.

Они медленно шли по полого поднимавшейся дорожке, которая вела мимо теплиц, заброшенных недавно на волне коллективизации огородов, к тригонометрическому знаку.

Александрийский отдал зонт Лидочке — дождь перестал, но, когда налетал резкий порыв ветра, он собирал капли, скопившиеся на ветках, и кидал в лицо, как заряд настоящего ливня.

Александрийский тяжело опирался на трость, ему было нелегко говорить на ходу, поэтому они часто останавливались передохнуть.

Тонкий нос профессора покраснел, он шмыгал, порой доставал из кармана пальто носовой платок и промокал им нос. Лидочка подумала, что в детстве ему строго внушали, что хорошие мальчики не сморкаются на людях. И ей хотелось сказать: «Павел Андреевич, сморкайтесь, после революции это разрешили», но, конечно, она не посмела так сказать.

— К сожалению, ситуация с созданием сверхбомбы — назовем ее бомбой атомной, это название не хуже любого другого, — на самом деле серьезна. Наверное, вы, Лидочка, решили, что Матя набивает себе цену и морочит голову нашей секретной полиции.

— Нет, я думала, что Матя не дурак и вряд ли его продержали бы три года в Италии, если бы он был обманщиком.

— Матя — редкий тип ученого, который двумя ногами стоит на земле. Каждый из нас не без греха, но наши грехи компенсируются нашими чудачествами, нашей одержимостью, скажем, нашими патологическими извращениями. Мы все, талантливые люди — посмею отнести себя к таковым, — ненормальны, потому что сама талантливость ненормальна. А вот Матя нормален. Я его знаю уже много лет — одно время он был моим студентом. Крайне способен, почти талантлив. Из таких выходят неплохие директора институтов и ученые секретари, но никогда — гении… Матя умеет думать. Он овладел логикой. К тому же у него замечательный нюх на перспективное, на все новое, что может принести ему выгоду… Впрочем, я несправедлив. Я недоволен им и потому стараюсь его принизить… Пошли дальше — до крайней лиственницы. И там отдохнем. Вам не холодно?

— Нет.

— У Мати еще одна удивительная способность — он смотрит на все со стороны. Он никогда не становится участником, он всегда — наблюдатель. А в этом есть преимущества — ты сохраняешь способность к трезвой оценке происходящего. Знаете, я думаю, что ни Ферми, ни Гейзенберг, ни Бор — никто из них не догадывается о том, к чему пришел Матвей. Он увидел в их движении к цели закономерности, которые они сами, в азарте труда и открытий, не замечали. И поверьте, сейчас открытия в ядерной физике сыплются как из рога изобилия. Матвей связал две несовместимые для остальных проблемы — мировой политический кризис, войну, до которой мы докатимся через несколько лет, и возможности ядерной физики. Более того, я подозреваю, что своими выводами он ни с кем не стал делиться. Он унес конфетку в уголок, стал ее жевать и рассуждать: а где дадут целый торт?.. Вот и наша лиственница… Как красив Божий мир и как жалко мне его покидать! Нет, не надо сочувствовать или спорить — это неизбежно. Медицина не умеет чинить порванные сердца. Лет через сто хирурги научатся брать из бедра хорошую чистую артерию и вшивать в сердце — но это фантазии, которые меня уже не касаются…

— Я читала у Беляева, как одной женщине пересадили голову.

— Это лучшая повесть Беляева, — сказал Александрийский. — Может, потому, что она первая, — она полна удивления перед величием еще не сбывшейся науки. Но, если вы заметили, фантастика в нашей стране кончилась, ее заменила коллективизация и индустриализация. Нам не нужно мечтать и воображать — за нас это делают в Цэка.

Александрийский проводил глазами белку, которая бежала через прогалину, держа в зубах большой орех.

— К сожалению, Матвей катастрофически прав. Мы провели с ним несколько часов в спорах — он старался привлечь меня к себе в союзники, ему нужны более солидные имена, чем его имя… И знаете что? Он меня убедил. Я совершенно и бесповоротно верю в возможность создания сверхбомбы на основе реакции деления ядер урана. Никаких чисто физических возражений этому я не обнаружил. Боюсь, что не обнаружат и другие ученые. И при организационных способностях, силе убеждения и напористости Матвея работы над бомбой могут начаться в ближайшее время. Если не заговорит Полина.

— А вы думаете, что Алмазов ищет ее именно поэтому?

— Алмазову нужна Полина. Ему нужно самому допросить ее. Нужно понять, что она знает о Мате и чем это грозит не только Мате, но и проекту века и лично товарищу Алмазову. И ему также важно понять, что выгоднее — уничтожить Полину, позволить это сделать перепуганному за свое будущее Мате или оставить ее как угрозу. Ох, какая интрига!