Александра Чацкая - Троллейбус без номеров [litres]

– Не-а. Я и в обычного-то дурака смутно представляю, как играть. Мама говорит, картежники – пропащие люди, которые за игру готовы даже дом заложить.

– Возможно, твоя мама права. А, возможно, и нет. Никогда не играл в карты на деньги. У меня был когда-то друг, в институте, вот тот картежником был знатным. Так проигрывался, что весь месяц у меня со стипухи на обеды клянчил.

– Каково это?

– Что именно?

– Учиться в вузе. Понимаешь, – и тут Саша затараторила, боясь, что Влад сейчас непременно засмеется, зло и противно, как смеются все взрослые, и скажет ей, что она больная, и ее надо приютить в желтом домике и кормить только манной кашей с комками, а еще там ее обязательно превратят в овощ. Что такое превратить в овощ, Саша пока что не знала, но догадывалась, что это не очень-то интересно. Знай, лежишь на солнце, и не убежать, и не почитать, ведь овощи корнями врастают в землю только и делают, что питаются солнцем, чтобы пустить корни еще глубже и вырастить новых овощей. – Понимаешь, я не думаю, что доживу до восемнадцати. Это так далеко, и мне всего тринадцать, а это означает, что еще пять таких же скучных, невыносимых лет, где все будет одинаково с этой школой и мамой, и… вобщем, ты понял, – скучно закончила она и уставилась на собственные грязные стоптанные кеды.

Но Владлен не рассмеялся. И не начал говорить про желтый домик. Он просто неловко приобнял ее за плечо – легонько, почти не касаясь.

– Я тоже в детстве думал, что не доживу до восемнадцати. Знаешь… – он встал с карусели, поставил ногу на зеленое с облупившейся краской ограждение и закурил. – Когда мне было восемь, мама сказала, что года через четыре поедем на море. А я никогда не был на море, только на картинках его видел, плавал в ванне и воображал себя капитаном Немо, что покоряет морские глубины, и, представляешь, я тогда сел прямо в машине – у мамы была такая синяя «Лада», на которой она возила меня в художественную школу и обратно, потому что троллейбусы туда не ходили – и разревелся. Потому что был уверен, что в двенадцать буду уже старым и взрослым, и у меня будет кустистая, окладистая борода, и как это – старым и на море? Я ревел и не мог остановиться, а мама дала мне подзатыльник и сказала, что высадит меня прямо на дороге, если я не заткнусь. И, знаешь, сейчас мне тридцать три года, и время пролетело так быстро, что я забыл – каково это, быть взрослым. Настоящих взрослых вообще не бывает, Саш. Все они – спрятавшиеся под дорогой одеждой и пафосными речами дети. Бородатые дети.

– А почему? Почему так происходит? Неужели люди в какой-то момент вообще не вырастают?

– Вырастают, почему нет? Только по-разному. Смотришь, например, на человека, скажем, на тетеньку. Такую добротную тетеньку в меховой шубе и непременно с чихуахуа под мышкой – вроде все на месте, взрослый человек, а потом смотришь чуть глубже и понимаешь – ребенок. Пятилетний ребенок, который во дворе хвастается, что у его куклы одежды больше. Или смотришь на взрослых дядек, которые машинами меряются – и понимаешь, что ничего, абсолютно ничего не изменилось с годами. Ученые, врачи, музыканты, писатели и даже менеджеры по продажам – все они, практически все, дети, которые прибавили в росте и напялили деловую одежду, вот и все.

– Ну, не скажи, – не согласилась Саша. Забыв про дождь, она села на забор рядом с Владом. Капли дождя стекали по ее круглым очкам, и она принялась вытирать их подолом футболки. Влад щелкнул пальцами, и над Сашей взмыл в небо совершенно всамделишный черный зонтик с фиолетовыми заплатками. – Вот моя мама, например, взрослая. Она и работает, и за хлебом ходит, и меня обеспечивает – говорит, возьмет ипотеку, и у меня будет своя комната, и не придется больше ютиться за занавеской. И если я ей что-то рассказываю, она говорит, что я еще маленькая и ничего не понимаю, а еще она только и может, что думать о своей дурацкой скучной работе. Вот.

– В общем, ты считаешь, что твоя мама – обычный скучный взрослый, так? – Влад улыбнулся. – И ты права. Просто твоя мама настолько сильно в какой-то момент заигралась во взрослого, что остановиться уже не может. Или не хочет: зачем прерывать игру, если она такая веселая?

– Сомневаюсь, что это весело. Она постоянно рассказывает про то, какие же все на ее работе уроды, и что она там всех ненавидит. А еще иногда мама злится на меня ни за что и дает пощечины. Это больно.

Впервые в жизни Саша говорила и говорила, и ее никто не затыкал. Никто не говорил ей, что ее проблемы не важные, и что у многих людей проблемы посерьезнее, и вообще, она, Саша, совершенно зажралась, потому что живет в собственной квартире и ест еду каждый день, вон какая толстая, поперек себя шире, пузо – два арбуза.

Владлен слушал ее, по-птичьи наклонив голову и молчал, изредка кивая. Он не говорил ни слова, но Саша отчего-то понимала, что это молчание куда важнее, чем миллион невпопад сказанных слов.

Они проговорили весь день, а потом еще день, а потом день после этого, и, услышав тихий отзвук будильника, предвещающего очередное скучное день, Саша была готова разрыдаться.

– Я не хочу просыпаться, Влад. Не хочу снова вставать в школу, не хочу идти на алгебру…

– Не волнуйся, – Влад улыбнулся ей. – Я запомнил все, что ты говорила, и, когда ты ляжешь спать, я приду в твой сон. Обещаю.

Когда Саша проснулась, первое, что она отметила – это улыбку. От уха до уха. За окном пошел снег, и Саша с детским восторгом забралась на подоконник, ловля взглядом отдельные падающие снежинки. День не казался ей таким уж длинным, ведь вечером она снова ляжет спать и, кажется, она обрела во сне нового друга.

Приближался канун Нового года, а это означало две вещи: новогоднюю дискотеку, на которую Саша, конечно же, не пойдет, и новогоднее оформление класса, которое Сашу, разумеется, заставит делать классная руководительница.

– Саша, ты же хочешь пятерку по моему предмету в четверти, правда? Ты видела свой балл, как так можно вообще, ты же была такой хорошей девочкой! – сокрушалась Елена Федоровна.

Сашка сидела в пустом классе русского языка и литературы – в этот раз в нем духота, невыносимая духота, ведь окна закрыты, а отопление жарит на полную, так, что не продохнешь – и улыбалась.

Она ведь была такой хорошей девочкой. Ведь хорошие девочки не сваливают с уроков пораньше, не грубят учителям и не хватают двойку за двойкой. А еще хорошие девочки кротко выслушивают одноклассников, которые шутят про то, что они толстые, а не бьют прямо в морду. Хорошие девочки выслушивают весь бред и грязь про своих родителей. Выслушивают бред про себя.