Александра Чацкая - Троллейбус без номеров [litres]

Саша допила кофе и поставила кружку на стол. На скатерти остались коричневые разводы.

– Ну, что, пошли?

– Поехали, ты хотела сказать, – улыбнулся Влад. – Путь долгий, не дойдешь и не долетишь. Я специально вызвал из подсознания Шиншиллу. Надеюсь, ты ей понравишься. А пока надень мой свитер – ехать нам всю ночь, а на улице довольно холодно.

Шиншилла оказалась огромной черной американской машиной невнятной марки, что стояла во дворе. Круглые фары смотрели недоуменно, будто человеческие глаза, а бампер улыбался какой-то детской и неуверенной улыбкой. Влад элегантно спустился по лестнице подъезда и, наступив ботинком на бордюр, погладил автомобиль по капоту.

– Сердишься на меня? Ну, конечно, сердишься. Столько времени мы с тобой никуда не ездили, я уж позабыл, где что находится. Ну, не обижайся, дорогая. Это Саша, кстати.

Саша неуверенно помахала машине рукой, и вдруг ее обдало каким-то теплым чувством. Ей вдруг захотелось сесть в машину, вдавить педаль газа в пол и помчаться к новым приключениям.

– Я же говорил, что ты понравишься Шиншилле! Она у меня такая, с характером. – Влад протер тряпкой боковое зеркало, залез в салон и нежно погладил зеркало заднего вида. – Забирайся на переднее сидение, будешь штурманом.

Не веря своему счастью, девочка забралась в машину. Она никогда не путешествовала таким способом– разве что в одном из своих снов, но это было совсем другое, ведь она не умела водить машину и смутно представляла, что и где находится. С Владом же была совершенно другая ситуация.

– Как же я давно не катался, – говорил Влад, любовно гладя приборную панель. – В последний раз я был за рулем, кажется, года два назад. Когда еще окончательно не ушел в психоделику в своих картинах. Шиншилла, наверное, очень сильно по мне соскучилась, вот и ругается – не хочет заводиться. Ну, родная, заведись, пожалуйста, прости меня, дурака.

Уверения, что Владлен исправился, внезапно подействовали, и машина завелась. Они медленно выехали со двора, свернули на огромную улицу и плавно двигались по направлению к Сонному шоссе. Был уже вечер, а потому машин особо не было, и Шиншилла бодро набирала все восемьдесят километров в час, грозя приблизиться к сотне.

– Почему ты называешь ее Шиншиллой?

– Это еще из того, реального мира пошло. Когда я шел покупать себе машину, я прежде всего хотел, чтобы это была самая странная машина из всех, которые я только видел. Перекупщик посоветовал взять американскую, старую – и я не пожалел. Как только ее увидел, сразу подумал, что она похожа на шиншиллу. Глазки испуганные и бегают, бампер словно улыбается… Вылитая шиншилла!

Мотор опасно загудел, как будто сейчас что-то взорвется, и Владлен снова ласково погладил приборную панель.

– Ну, не серчай, не серчай. Сейчас доедем до заправки и налью тебе лучшего бензина, который только смогу найти. На тысячу километров вперед хватит – а ехать нам далеко. Саш, не передашь мне термос с кофе?

– Держи, – Саша налила кофе, без сливок, но все еще прекрасно пахнущий, в металлическую крышку термоса и подала Владлену.

Они выехали на шоссе, развили приличную скорость, и Сашку окутало умиротворение. По радио передавали песню Боба Дилана о меняющихся временах, мимо мелькали всякие давно заброшенные деревеньки и мотели, солнце стремительно уходило за горизонт. Владлен пил кофе, куря в окно. В машине остро пахнуло табаком, но Саша уже к этому привыкла – если ты дружишь с Владом, приходится смириться с тем, что не только от него, но и от тебя будет пасти табаком. За версту. Запах табачного дыма она знала с раннего детства. В какой-то мере он ей даже нравился: так пахли мамины руки, когда Саша была маленькой и дожидалась ее с работы.

Они остановились на заправке без названия и зашли перекусить в придорожный фастфуд. Толстый Парацельс принес им два бургера и картошку, одну на двоих. Бургер вкусно пах шишижьим мясом и был совсем не похож на те, которые Саша ела изредка в «МакДональдсе».

– Ты, главное, не переживай, успеем. Летчик говорил, что они там по часу стоят, а иногда и по два, будто чего-то дожидаются. Тебя ждут, наверное, – судя по тому, что в словах Влада не было ни единой смешинки, он не издевался. Сам в это верил.

На какое-то мгновенье Саша тоже в это поверила. Поверила, что кто-то может оказаться настолько безрассудным, что будет каждый день приезжать на остановку в определенное время, чтобы ждать ее – не зная, появится ли она. Что кто-то вообще может так сильно ее дожидаться. Наверное, водитель с доброй улыбкой прав: ей не место в том, реальном мире.

Влад расплатился пестрыми советскими рублями, и Саша, кажется, поняла, зачем он вчера ходил продавать свои кошмары на Рынок. Чтобы были деньги свозить к троллейбусу ее, Сашку. Сердце свело непонятной, светлой болью и Саша поняла, насколько сильно она любит Владлена – как старшего брата, явившегося непонятно откуда. За то, что он возится с ней, такой недотепой, слушает все ее истории и воспринимает их всерьез, танцует с ней, когда у нее плохое настроение, суется на рынок к тварям, чтобы они могли спокойно съездить к троллейбусу… Саша не знала, за какие свершения ей достался такой отличный друг, но молилась, чтобы ничего не испортить.

Наевшись бензина, Шиншилла стала куда покладистее, и дальнейший путь прошел безо всяких происшествий. Машина постепенно набирала скорость, катясь по ночному шоссе. Влад открыл окна – он любил ездить с ветерком – и Саша порадовалась, что надела его радужный свитер грубой вязки. Саша смотрела в окно на пролетающие деревни, слушала музыку – кажется, передавали «Скорпов» – и искренне радовалась жизни. Разговаривать не хотелось: слишком много всего нужно было в себя вместить. Изредка кто-то из них ронял слово или кидал бородатую шутку, и на этом общение кончалось еще на полчаса.

Раньше Саша думала, что идеальная дружба – это когда вам всегда есть, о чем поговорить. Когда вы можете говорить, не затыкаясь, о музыке, об искусстве, о школе, да о чем угодно – и вам никогда не наскучит. С Владом было совсем по-другому. С ним было интересно беседовать, и не менее интересно молчать. Когда он молчал, с него слетала маска шута, и перед Сашей представал живой, настоящий и безмерно грустный человек, у которого в жизни произошло много чего плохого.

Когда Саша разговаривала с Аней – много лет та была единственным человеком, ураганом врывавшимся в ее одиночество – паузы в разговорах были почти невыносимы. В основном говорила Аня, и Саша слушала ее, изредка вставляя комментарии. А потом у Ани кончались темы для разговора, и в воздухе повисало ощутимое, неловкое молчание, настолько густое, что его можно было резать ножом. Саша всегда боялась этого самого молчания, потому что ей становилось так неловко, что можно было провалиться под землю. Она, как могла, разбавляла тишину, своими идиотскими шутками про все подряд, неинтересными историями, скучными планами на будущее, смешными и наивными зарисовками для своих будущих произведений, которые скорее всего так и осядут в ящике ее письменного стола – чтобы получить ответ, состоящий максимум из пары междометий. А потом молчание вновь повисало, и Саше становилось очень неловко.