Алиса Арчер - Невозвратимое [litres]

А Книжник смотрел на них и чувствовал, будто у него вырвали душу. Забрали самую суть, единственное настоящее, что есть в нем, и отдали самозванцу. Как же это могло произойти? Книжник вновь углубился в прошлое, тщательно просматривая каждый слой, начиная с последнего. Мертвые уголовники, родители, рыбацкая лодка. Комната Уварова, Бельский, Бухенвальд, Ленинград. Вяземский со своей взрывчаткой, будь он неладен. Этих пластов не должно было существовать. В созданной им реальности он никогда не заходил в комнату Уварова, не встречал Вяземского, не менял прошлое. Он должен был просто жить. В чем же он ошибся? Он скользнул дальше – комната Уварова и ночная вылазка в город. Снова Вяземский. Книжник миновал несколько слоев и оказался в комнате с сиреневым сталагмитом. Вновь увидел себя, лежащим на полу в предсмертной агонии. Попытался нырнуть в следующий слой и словно наткнулся на невидимую стену. Тупик. Он не мог проникнуть в следующий пласт – не видел его, не ощущал лежащих за ним слоев. Книжник оглядывал прозрачные стены комнаты, ощущая себя совершенно беспомощным. Растерянно переводил взгляд со сталагмита на свое неподвижное тело. Видел руку, погруженную в светящуюся плоть кристалла, и расходящиеся трещины на его поверхности. Очертания пальцев терялись в ярком сиянии, и Книжник вплотную подошел к сталагмиту.

Фаланги пальцев, соприкасающихся с кристаллом, слабо светились и словно состояли из той же хрустальной материи. На коже по кисти руки ползли тонкие разрывы, из которых сочился сиреневатый свет. Книжник сдвинул рукав и увидел такие же разрывы на запястье и предплечье. Он на секунду замер, борясь с охватившим его волнением, потом протянул руку и приподнял веко на уцелевшем глазу. И увидел вместо глазного яблока сиреневый кристалл. Книжник отшатнулся.

Он вдруг с полной ясностью понял, что за стремлением достичь цели не обращал внимания на беспощадную отвратительную правду. С того момента, как он очнулся в комнате Уварова, он не испытывал ни голода, ни жажды. Не чувствовал усталости, не хотел спать. Он понял, что означали трещины на коже, мерцающие сиреневым светом и почему он обрел способности проходить сквозь время. И правда была в том, что несколько дней назад Александр Порох умер в комнате Уварова. Когда он вошел в аномалию и достиг существа, ставшего ее причиной, его жизнь закончилась. На холодном полу остался лишь слепок временны́х пластов, когда-то бывших его личностью. Аномалия в самой себе, принявшая форму Книжника и вобравшая его сознание. Он существовал лишь с мгновения, когда открыл глаза в комнате Уварова. И поэтому прошлое, которое он пытался изменить, никогда ему не принадлежало. Оно было чужим, недосягаемым для него. Невозвратимым.

Книжник закрыл глаза, но перед внутренним взором все равно мерцала и переливалась временна́я сеть. Он мог рассмотреть мельчайшие события, увидеть, как материя рождается из атомов и вновь возвращается к изначальному состоянию. И каждый миг этого преобразования был ему подвластен. Он мог разрушить и создать любые миры. Но эта власть не приближала его к Малютке. А без нее все теряло смысл.

Книжник поднялся на ноги. Его переполняли ярость и отчаяние, но он не верил, не мог смириться, что для него все кончено. Он вновь переместился на улицу, где видел свою семью. Сосредоточился на Александре и попытался соединить его временну́ю сеть со своей, безжалостно сминая и разрывая пласты времени. Он чувствовал чудовищную боль и видел, что Александр испытывает то же самое. Мужчина упал на колени и, обхватив голову руками, громко стонал. Через несколько секунд Книжник обрел контроль над телом Александра и медленно начал подниматься. Теперь он видел мир глазами другого человека. И смотрел только на Малютку.

По лицу Александра пробежала тень. Оно неуловимо менялось, словно кто-то невидимой рукой наносил на него новые черты. Взгляд становился более властным и надменным, линия губ приобрела жесткое выражение. Книжник обрел слух и услышал крики Хедвиги, повторяющей имя Александра. Он перевел взгляд и увидел в ее глазах ужас, подобный тому, что часто видел в уже несуществующем прошлом. Малютка заплакала, и он осознал, что ее тоненький голосок все время повторяет: «Папа, папа!» Вот только звала она не его. Отныне и навсегда ее отцом стал Александр Порох. Не Книжник. И он своими руками уничтожал все то, что сам для нее создал. Счастливое будущее, нормальную семью.

Усилием воли Книжник остановил слияние. Отступил назад, восстанавливая временны́е пласты, стирая последние секунды из реальности Хедвиги и Малютки. Боль от слияния еще не утихла и оглушающими волнами расходилась по телу. Но Книжник просто стоял и смотрел, как они уходят втроем в ту жизнь, которую ему не суждено прожить.

И это было гораздо больнее.

В комнате Уварова не горел свет. Вяземский сидел у окна, опустив голову на скрещенные на коленях руки. Ему хотелось одиночества и тишины, и это место как нельзя лучше подходило его настроению. Когда посреди комнаты появился Книжник, профессор впервые посмотрел на него без страха. Почему-то он знал, что Книжник пришел не затем, чтобы его убить. И не слишком удивился, когда тот подошел и уселся рядом. Разве что немного отодвинулся от его огромного мощного тела. Долгое время они молчали, и каждый думал о чем-то своем. Вяземский первым решился нарушить тишину:

– Я виноват перед вами, Книжник. Но не хотел вашей смерти. Я ничьей смерти не хотел. Просто пытался…

– Не надо, Вяземский, – остановил его Книжник. – Мне не нужно ваше раскаяние. Эта история началась с одной исповеди, и я не хочу, чтобы она заканчивалась другой.

– Тогда зачем вы здесь?

– Возможно, потому, что в мире нет места, где я был бы более уместен, – усмехнулся Книжник, и профессор понял, что тому просто некуда больше идти.

– Значит, даже вам не под силу обмануть время, – с горечью произнес Вяземский. – Я все думал, как же вам удалось выжить в аномалии после того, что с вами сделал фантом. А потом я понял, что это невозможно.

– Невозможно, – согласился Книжник.

– А как же ваша семья? Когда прошлое изменилось, я решил, что вам удалось их спасти? – профессор задал вопрос и, увидев, как исказилось лицо Книжника, добавил: – Бельский рассказал мне о вашей дочери. Он считал вас виновным в ее смерти, но мне кажется, что это неправда. Я знаю, что вы любили ее, Книжник. Что вы почувствовали, когда она родилась?

Лицо Книжника превратилось в непроницаемую маску. Он взглянул на Вяземского с такой злостью, что в душе профессора вновь зашевелился страх. Но за его враждебностью Вяземский разглядел отчаяние. И он совсем не ждал, что Книжник ответит.