Татьяна Замировская - Смерти.net [litres]

Первый день конференции посвятили именно этой односторонней коммуникации и способам, которыми наши живые родственники пытались обмануть систему. Появилось несколько баз мертвых в даркнете – закрыть их было непросто; хостинг постоянно обновлялся, банк мертвых тоже обновлялся, но стоило лишь погуглить свое имя с некоторыми знаками-маркерами своей мертвости, умершести, завершенности (многим казалось, что достаточно даже просто помыслить) – и разверзались бездны. К сожалению, через поиск по нелегальным базам односторонней переписки с мертвыми получалось найти только письма для себя – не для других – но все равно это какое-то время помогало. Правда, мы не уверены точно, кому именно: нам или им – тем, от кого нас так жестоко отрезали, превратив в тихих внимательных призраков, ловящих каждое слово. Ты не можешь представить, каково это – писать письмо умершему родному человеку, точно зная, что он, будучи там , его прочитает, но не сможет ответить: точное знание, что ответа не будет, лишает адресата мысленной легитимности, и всегда кажется, что письмо идет в никуда. Потому что все, что структурно, эмоционально и физически похоже на письмо в никуда, вероятно, и есть письмо в никуда – мысленный эксперимент вроде философского зомби: если между письмом, прочитанным любимым мертвым, и письмом, так и не прочитанным, нет никакой разницы – ответа-то нет, – то и между чтением и не-чтением письма тоже нет разницы, и это страшнее всего.

Конечно, закрывали и накрывали базы писем – то одну, то другую. Моя дочь записывала для меня дурацкие видеоролики – простые и одновременно трогательные: рассказывала про свою студенческую жизнь в школе криминалистики (на апофенику потом перепоступай к третьему курсу, мысленно молилась я, это профессия будущего!), жаловалась на бойфренда – она подозревала, что он абьюзер, и ее уже начал привлекать мальчик с другого потока, который феминист и поэтому токсичным уже не станет (я морщилась: откуда у нее эта устаревшая лексика?). Я, помню, пересматривала те видео, концентрируясь на какой-то ерунде: ей не идет челка, думала я, ужасно не идет же, или, может быть, она сама ее себе отстригает и поэтому выходит так некрасиво? Было ли мне самой красиво с челкой, когда я сама себе ее стригла? Является ли челка посланием ?

Потом нас отключили по-настоящему, но никто не мог вспомнить тот день, когда мы зашли в интернет, но его уже не было – точнее, он был замкнут на нас самих. Наверное, несколько дней мы на автомате читали новости и письма от близких – еще не осознавая, что все это уже порождение объединенного контекста, что-то вроде голосов памяти в нашей коллективной голове.

Кто первым вбросил в этот контекст понимание того, что реального мира больше нет? Я не помню. Мы не помним.

Похоже, мы проспали апокалипсис.

Тем не менее, когда нас отключили целиком, реальность стала интересовать нас меньше – она выглядела приглушенной, как сон или мираж. Иногда я ловила себя на том, что не скучаю по дочери – и если поначалу это вызывало калейдоскопические, мигреневые вспышки невыносимой вины, позже, все реже вспоминая, что где-то там она есть, существует, думает обо мне, я оправдывала себя тем, что в мировой культуре и истории это функция живых – тосковать по мертвым. Мертвый же редко тоскует по своим живым, постепенно видоизменяясь, забывая, обрастая новыми делами и интересами, как дерево – листьями. В моих прежних, прижизненных снах про истинных, невозвратных моих мертвых – про тебя, например, про тебя – вернувшиеся или заглянувшие на огонек мертвецы всегда были несколько отстранены: с ними уже случился иной опыт , их ждут другие дела. Если мои прижизненные сны полны твоего отстраненного мудрого безразличия, то что говорить о моей собственной послесмерти: я всем чужак. Хотя порой мне казалось, что у мертвых не бывает детей – только родители и друзья, – но эта мысль чересчур странная, чтобы додумывать ее дальше; пожалуйста, додумай ее сама, если у тебя есть к ней доступ.

Мы с мужем пришли на конференцию вместе – мою лекцию поставили в день, когда планировались доклады про глупые дома: наш праздник непослушания и фестиваль веселых подселенцев.

А. тоже пришел вместе с С. (своим новым лучшим другом, едко подумала я). Мы вчетвером неловко поздоровались в холле. С. радостно заорал, увидев мужа:

– Это новый парень твой?

Я покачала головой.

– Уже давно не парень, – сказал муж. – Это муж.

– Муж-убийца, – уточнила я. – Женоубийца, точнее. У нас сложные отношения.

– Молодцы, ребятки! – обрадовался С. – Я сразу знал, ты простых парней не ищешь! Даже если вот на этого посмотреть! – и хлопнул А. по плечу.

– А она что, с этим снова общается? – удивился муж.

– С., ты же чуткий, – гадким голосом сказал А. – Точнее, все тебя помнят чутким.

Никогда не думала, что можно троллить нейрозомби. Но, наверное, если дружить с ними – то можно, особенно если они троллят тебя.

– Молчу, молчу, – закивал С. – Я понял. Я дурак. Молчу. Я могила.

– Ты действительно могила и дурак, – сказал А. – И можешь пока что погулять – я выступаю с докладом через пять часов.

– Ты хочешь, чтобы он был в зале, когда ты выступаешь? – изумилась я.

Нейрозомби на конференцию вход был строго воспрещен – она была только для людей, в смысле, для дубликатов.

– Нет, им нельзя слушать же. Я хочу его показать всем. Я потом объясню.

Я вытаращила глаза.

– Вы с Линой поэтому рояль заказали? – испуганно прошептала я. – Поэтому? И тогда, когда вы в баре вот недавно… ну, когда вы с С. вместе – черт, я была уверена, что вы просто пьяные, что вы развлекаетесь так, я бы никогда не подумала!

– Если бы я тебя предупредил, об этом бы все узнали, и нас бы не пропустили, – сказал А., цепко наблюдая, как С. убежал куда-то к окну очаровывать очередных бабушек в мехах с бриллиантами – скорее всего, тоже бывших своих поклонниц (такое ощущение, что их было полгорода). – Извини, пожалуйста.

– Пойдем, – попросил муж. – А то я снова тебя убью ножом двадцать три раза. И тоже решу стать музыкантом и запишу альбом баллад «Любовник моей жены и его зомби-блюзмен».

Можно ли троллить человека, которого ты когда-то убил? Наверное, можно, если сердцем любовника этого человека завладел зомби-блюзмен.

Там же, в холле, я встретила Лину – сияющую и полупрозрачную, в неоновом галстуке-бабочке и белой, как озерная гладь на закате, льняной рубахе. Пока я готовилась, мы пару раз созванивались и списывались – но не виделись. Вопрос, который я для нее приберегла, был визуальным – я хотела видеть ее глаза.

– У меня важный вопрос, Лина. – Я внимательно посмотрела на нее. – Ты была на аукционе где-то месяц назад? В самом конце ноября? С белым котом? В смысле, не в качестве компаньона, а в качестве лота?