Бернар Вербер - Империя ангелов [litres]

Провал на всемирном, местном, личном уровне – единственное, в чем сходятся болтающие о близящемся завтра. Какой авгур осмелится предрекать светлое будущее? Возьмем индивидуальный уровень: кто возьмется учить школьников способам завоевания «Оскара» за лучшую роль? Или реакции на победу в турнире Большого шлема? Действиям после превращения вашего мелкого предприятия в мультинациональную корпорацию?

Результат: победитель впадает в растерянность, порой такую сильную, что быстро устраивает себе поражение, чтобы опять вернуться к привычной «нормальности».

Эдмонд Уэллс,

Надеваю тапочки, устраиваюсь в кресле, отключаю телефон, запираю дверь на два оборота, сажаю себе на колени кошку, закрываю на минуточку глаза, чтобы сосредоточиться, и принимаюсь писать. В моей голове оживают персонажи.

Вижу их, они на самом верху, на гребне горы. Враги. Я надеваю патронташи, сую в сапог кинжал, закладываю в дырку в зубе крохотную ампулу цианистого калия. Так полагается. Чеченцы, говорят, садисты, но вряд ли им удастся заставить меня говорить. Шкура у меня прочная. Спасибо тебе, мама, по крайней мере за это.

Черт, сломала ноготь. Черт, черт, черт! Клеить накладной нет времени. Мне показали жестом, что следующий выход – мой.

Без паники!

Сигнал. Вперед, не подведем! Справа от меня Станислав. Почему мы с ним приятели? Потому что его вооружение – огнемет. Если я не хочу, чтобы меня по ошибке окатили горючей жидкостью, то лучше держаться рядом с ним. Выбор друзей определяется здесь моим желанием выжить. Опыт с Ваней научил, что друзей надо выбирать не по тому, что я могу дать им, а по тому, что они могут дать мне. Долой жалость, важен один интерес.

Я снова изучаю в бинокль нашу цель – гребень горы.

– Непростая задачка, – говорю я Стасу.

– Я ничего не боюсь, – отзывается он. – У меня есть ангел-хранитель, он меня защитит.

– Ангел-хранитель?

– Ага. Он у каждого есть, только многие забывают про него, когда нужна его помощь. А я нет. Перед атакой я зову своего ангела-хранителя и чувствую себя под его защитой.

Он достает позолоченный медальон с расправившим крылья ангелом и подносит его к губам.

– Святой Станислав, – говорит он.

На медальоне, висящем у меня на шее, изображен мой отец, но если я его найду, то не для того, чтобы получить его благословение.

Отхлебываю для согрева водки. Ставлю в плеер кассету с бодрящей музыкой – не западной, упаднической, а нашей, классической, греющей славянское сердце: «Ночь на Лысой горе». Это очень кстати, потому что они там, на лысой чеченской горе, получат этой ночью по заслугам.

Мы с Фредди, Раулем и Мэрилин Монро продумываем процедуру навигации в пространстве, адаптированную к нашему ангельскому состоянию. Для эффективности занятий мы удаляемся от рая и тренируемся чуть повыше Солнечной системы, в зоне межзвездного вакуума.

Первым делом – тестирование тяги.

Ясное дело, за неимением материального тела мы не испытываем трения и мчимся в тысячи раз быстрее рукотворной ракеты. Вот только при таких расстояниях любая скорость покажется черепашьей.

Методом проб и ошибок мы достигаем рубежа тысячи, а потом и пяти тысяч километров в секунду.

– Можно еще ускориться, – говорит Рауль.

Я думаю о межзвездных расстояниях и простираю взгляд вдаль. Мы ускоряемся до 10 тысяч, 30 тысяч, 100 тысяч километров в секунду.

100 000 км/сек! От одной этой мысли кружится голова.

Но Раулю, как всегда, мало и этого.

– Триста тысяч километров в секунду, скорость света – вот наша цель.

– Попытка не пытка, – поддерживает его Фредди.

Вчетвером мы берем разгон. 100 000, 150 000, 200 000, и вот оно: 300 000 км/сек! На этой скорости мы видим частицы света, пресловутые фотоны, летящие так же бойко, как мы. Для нас они – показатели нашей скорости. Неподвижность фотонов означает, что мы мчимся с ними вровень. Лично мне удается даже слегка их обгонять!

Все мое тело теперь – это скорость, текучесть. Я скольжу в космосе, как по огромному столу, малость искривленному от тяжести висящих над ним звезд.

Получается быстро.

Даже очень.

«Быстро» – слабое словечко для описания этого ощущения. Мы превратились в снаряды, пронзающие пространство. Это уже не путешествие, мы уже не просто быстрые существа. Мы – лучи света!

ДИЛЕММА ЗАКЛЮЧЕННОГО. В 1950 году Мелвин Дрешер и Меррил Флад открыли «дилемму заключенного». Выглядит она так: двух подозреваемых задерживают перед банком и помещают в разные камеры. Чтобы заставить их признаться в умысле ограбления, полиция делает им предложение: если ни один не заговорит, оба получат по два года тюрьмы.

Если ни один не заговорит, обоих посадят на два года. Если один выдаст другого, а второй ничего не скажет, то сознавшегося отпустят, а молчуна приговорят к пяти годам заключения.

Если оба друг друга выдадут, то будут сидеть по четыре года.

Каждый знает, что его сообщнику предложили ту же сделку. Что происходит дальше? Оба думают: «Он точно расколется, выдаст меня, сидеть мне пять лет, а он выйдет. Несправедливо!» Следующая мысль у обоих, естественно, такая: «А если выдам я, то освободят меня. Зачем нам обоим мотать срок, раз хотя бы один может этого избежать?»

В такой ситуации значительное большинство испытуемых быстро сдает подельников. Учитывая, что те рассуждают так же, оба получают по четыре года тюрьмы.

А ведь если бы оба держали язык за зубами, то отделались бы только двумя годами.

Еще более странно следующее: если воспроизвести эксперимент и разрешить двум подозреваемым обсудить варианты, результат не поменяется. Даже выработав общую стратегию, оба подозреваемых в конце концов друг друга выдают.

Эдмонд Уэллс,

Кое-чего для полноценной жизни моих персонажей мне все-таки недостает – музыки. Я обнаруживаю, что музыка может помочь мне писать лучше. Я надеваю наушники и слушаю. Наушники не только помогают лучше воспринимать звуки, но и изолируют от внешнего мира, где полно «нормальных» звуков навязчивой реальности. Музыка становится помощницей мысли, она придает моему тексту ритм. Когда музыка синкопированная, я составляю рубленые фразы. Когда звучат длинные инструментальные соло, фразы удлиняются. Для мирных сцен я подбираю классическую музыку, для военных – хард-рок, для грез – нью-эйдж.

Инструментом музыки надо пользоваться аккуратно. Нужно всего ничего, чтобы из подспорья он превратился в помеху. Иногда хватает двух-трех неуместных аккордов, чтобы я потерял сосредоточенность.