Павел Волчик - Летаргия 2. Уснувший мир

Редкие тела пассажиров сидели за столиками, лежали в креслах для ожидающих и в общем, если не присматриваться, выглядели как живые, разве что не двигались.

Мумия в тоненьких очках и деловом костюме бережно обнимала кожаный портфель. Другая прикрылась зимней курткой и, казалось, сладко спала, подложив под голову ладошку. За столиком в кафе, карикатурно и нелепо, мертвец опустил лицо прямо в тарелку с супом. Опершись спинами на стойку бара, одинаково закинув головы назад, будто в последней попытке увидеть небо, сидели двое: мужчина, в шарфе и пальто, с обтянутым серо-зелёной кожей лицом, и девочка, с жуткими мутными глазами, в шапочке с помпонами.

Кира отвернулась и больше не смотрела по сторонам. Мужчины угрюмо молчали.

Спят мертвецы без савана, без гроба,

В красивых платьях, шляпах и пальто,

Но вы, неспящие, смотрите в оба,

Уже грядёт безликое Ничто.

Они оглянулись на декламирующего стихи.

Роман Вешников стоял посреди верхнего зала с лицом, по цвету напоминавшем медузу.

– Ева написала эти стихи, – оправдался сомнолог, оглядываясь в ту сторону, где оставил тело супруги. – Думаю, мне нужно проверить, всё ли с ней в порядке.

– Сначала найдём самолёту, – поднял палец Тым. – Лучше держаться вместе.

– Безликое Ничто? – скривился Логарифм. – Бессмыслица какая-то. Невозможно заметить то, чего нет.

– Вообще-то, она никогда особо не увлекалась поэзией, но последний месяц перед катастрофой… – Вешников тяжело вздохнул и не договорил.

Тым втянул носом воздух, окинул недобрым взглядом зал ожидания.

– Эти спали ещё живыми. Не сами умерли. Плохой нелюдь приходил к ним во сне. Брал из них силу. Забирал одного за другим. Трупы нехорошие. Трупы как рыбка, которую сушили на ветру. Трупы не гниют.

Он сплюнул на пол. Задумался.

Кира почувствовала, как немеет язык и холодеют кончики пальцев, как желудок тяжелеет, словно её заставили съесть целое ведро колотого льда. Она глядела в пол – упрямо, не сводя глаз с перекрещенных линий между плитками. Линии дрожали, расплывались перед глазами. Она не должна была поднимать голову, не хотела снова смотреть туда, где лежали, обнявшись, отец и дочь. Но её взгляд против воли скользнул к барной стойке. Она снова увидела мутные глаза девочки, глиняную маску застывшего ужаса, вздёрнутую губу и под ней редкие молочные зубы.

Колени со стуком ударились об пол, Кира что-то промямлила и повалилась на пол.

Очнулась она дома, в своей кровати. Из окна струилась приятная прохлада. Горел ночник. Одно беспокоило: в точке над верхней губой, прямо под носом, нарастала боль. Из ноющей она быстро перешла в огненную, запульсировала.

Кира застонала. Перед глазами заплясали красные всполохи.

– Не-е-ет! – Она отмахнулась, задела чью-то руку, которая с садистским упорством давила чем-то твёрдым ей на губу.

Раскрыла глаза. Исчезла уютная комнатка, которую она сама обставляла мебелью из ИКЕА: книжная полка под светлое дерево с подборкой классического фэнтези и научно-популярными книжками по истории, экологии и физике, старое кресло-качалка и кровать, наверное единственная в мире, на которой Кире не приходилось сгибать ноги в коленях, чтобы поместиться.

Помещение, в котором она оказалась, было куда шире её комнаты. Высокий потолок терялся в полумраке, ближайшая стеклянная стена находилась в двадцати шагах. За окном темнело небо, последняя бледная полоска света тускло освещала взлётную полосу, на которой виднелась гладкая спина и хвост пассажирского авиалайнера. Возле недвижного гиганта застыл брошенный автопогрузчик с потухшими фарами, а вдали виднелись частные самолёты поменьше.

– Где мы? – спросила она, разглядывая четыре сумрачные фигуры, стоящие над ней. «Мужские фигуры», – внезапно поняла она и, вздрогнув, запахнула кофту на груди.

– Вы потеряли сознание, – сказала одна из фигур голосом Ануфрия. – Нам пришлось вас перенести сюда. Здесь больше воздуха и…

Монах вздохнул.

– Нет мертвецов, – закончила Кира за него.

Господи, как же стыдно! Они вчетвером волокли её из другого зала, по коридорам, как куклу, такую длинную и беспомощную. Вспотели, наверное. Она села, потёрла ноющую губу.

– Зачем вы меня мучили?

– Мы не мучили, – засопел Тым. – Мы помогли. Когда человек падает без духа, когда замерзает в снегу, надави ему в ямка между губой и нос. Он скажет «ой-ой» и проснётся!

– В каком ещё снегу? – застонала Кира.

– Вы были в отключке почти десять минут, – объяснил Логарифм. – Дышали, но слабо. Мы даже подумали, не сонная ли это болезнь?

– Как вы? – спросил монах.

– Как? – Кира подняла недовольное лицо, её рыжие волосы разметались по плечам, глаза вспыхнули. – Отвратительно, ужасно, хуже некуда! Я никогда в жизни не видела мёртвых. И в один день встретила больше дюжины. Рассмотрела во всех деталях и вряд ли теперь когда-нибудь усну.

– Что-то ещё? – холодно бросил доцент.

– Что-то ещё? – взвизгнула Кира. – Так, мелочь. Я не хочу жить в этом гигантском некрополе. Я студентка, у меня впереди целая жизнь. Я хочу ходить на пары, а по вечерам встречаться с друзьями. Хочу путешествовать по миру. Хочу в Париж, который теперь похож на гору трупов. Хочу в Нью-Йорк, который теперь похож на Париж. Вернее, я никуда теперь не хочу…

Она запнулась.

– Чего ещё вы хотите? – буднично поинтересовался Логарифм.

– Чего ещё?! – почти задыхалась Кира. – Домой, в свою комнату. К родителям, которые не лежат двумя колодами на кровати, а живут, двигаются, заваривают чай с мятой, обсуждают фильмы. И мама ставит на стол тыквенный пирог…

Она издала странный гортанный звук и вдруг зарыдала, уткнувшись в колени.

– Я… Я хочу в горячий душ, норма-а-ально помыть голову, – нараспев протянула она. – Хочу поговорить с подругой по телефону. Час, нет, два часа, три…

Она шумно выдохнула, вытерла щёки.

– Только… Вы вряд ли меня поймёте. Разве что Вешников. У него жена.

– У меня тоже жена и дети, – насупился Тым.

– Я вас понимаю, Кира, – вздохнул сомнолог. – Вы хотя бы поплакать можете.

– Вот именно, – Кира уже успокоилась, поднялась на ноги, расправила юбку. – Я хотя бы могу, не то что этот, – она кивнула в сторону Логарифма.

Тот неопределённо пожал плечами:

– Предлагаете мне оплакивать целый мир? Гибнущее человечество, глупое, с вечной тягой к саморазрушению? Я его никогда не любил. Сохраню слёзки для какого-нибудь брошенного щенка.

– Да уж, вы-то к человечеству не относитесь, – она шмыгнула носом. – У кого-нибудь есть салфетки? Ах да, я же в компании мужчин. И рукав сойдёт.

– Кира, зачем вы так? – огорчился Вешников.

– Бурные эмоции, – фыркнул Логарифм. – Это всегда легче, чем найти решение.