Павел Волчик - Летаргия 2. Уснувший мир

– Военные волнуют меня больше всего, – задумчиво пробормотал Логарифм. – Чудо, что все мы ещё не взлетели на воздух. Ведь боеприпасы с недавнего времени доступны любому.

– «Любых» осталось не так уж много, – заметил Вешников, делая новый глоток из ажурной чашечки, расписанной под кружево.

– Где вы достали эту нелепицу? – вскинул бровь Беркутов.

– В сувенирной лавке, где же ещё? Ленинградский фарфор, между прочим.

– А кофе где откопали?

– Он желудёвый, – неловко кашлянул сомнолог.

Логарифм поморщился.

Кира подошла к говорившим, укуталась в вязаную кофту, взятую в том же чудесном бутике.

– Как ваша супруга?

– Всё так же, – вздохнул Вешников.

– Вы… оставили её одну?

– Хм, да. Одну. Её состояние стабильно, если можно так сказать. И мне даже ничего не нужно делать, чтобы его поддерживать, если вы понимаете.

Сомнолог поёжился, оглянулся, всмотрелся в сумрак коридора, который вёл в просторный холл с прозрачным куполом. Зал, в котором некогда сновали туристы и пассажиры, а их встречали и провожали толпы близких им людей, пустовал. Теперь каждый звук в этом зале отражался эхом, но главное – там было достаточно холодно, чтобы тело Евы жило, пусть и погружённое в мутное облако спячки, оно не умирало, пока температура воздуха не поднималась выше минус пяти.

– Поверить не могу, – промолвила Кира. – Что там, в городе ещё тысячи таких же несчастных. И мы ничего не можем сделать.

– Можем, – перебил её Логарифм и окинул угрюмым взглядом всю группу. – Можем, если выясним, что за чертовщина творится с миром. Но, если мы ещё час проторчим здесь, ожидая неизвестно какой помощи, этот час может стать решающим для всех.

– Вы сами оставили запись и попросили старика передать её выжившим, – возразила Кира.

– И ничего глупее я ещё не делал.

– Почему?

– Потому что старика уже может не быть в живых, а запись получили те… Те самые, кого лучше не вспоминать. Мы сами навели их на след. Вот что я недавно понял. А теперь я скажу, почему вы так пассивны. Почему вам не хочется что-либо предпринимать. Лень, бездеятельность – ранние признаки тяжёлой усталости. И поначалу человек их не замечает. Понимаете, мать вашу, насколько всё серьёзно?

С досады он пнул бутылку лимонада ногой. Она скользнула по полу, зацепилась горлышком за ножку сиденья и закрутилась, как в игре, которую так любят подростки. Когда бутылка остановилась, пробка смотрела ровно на проход к терминалам. Вся группа, не сговариваясь, уставилась на импровизированный ориентир.

– Смотрели когда-нибудь научно-популярные фильмы про планету без людей? – бушевал Логарифм. – Угольные электростанции перестают работать сразу же после того, как подача угля прекращается. То есть в первые сутки. Вслед за ними выходят из строя турбины на плотинах гидроэлектростанций. Знаете, что должно случиться всего через неделю? Полный швах! На атомных электростанциях закончится топливо и дизельные генераторы выйдут из строя. Вода для охлаждения перестанет поступать, температура начнёт повышаться и – бам!

Он хлопнул в ладоши так, что Кира подпрыгнула.

– Взрыв здания реактора, равный взрыву двухсот пятидесяти атомных бомб. Радиация! Смерть! Мир, принадлежащий крысам и тараканам. Хотя с тараканами это всё сказки, они выжили в тёплых квартирах людей и сдохнут вместе с нами.

Тым почесал бугристый затылок.

– Очень заумно сказал, но моя согласен. Сидеть здесь плохо. Опасно. Нужно идти. К тому же мы обещали слушаться коротыха.

Отец Ануфрий наконец отложил газету, неохотно кивнул.

– Да. Обещали.

– И это только потому, что вам приснился пророческий сон? – вмешалась Кира. – Сомнительный аргумент.

– А по-моему, в самый раз, – встрял Логарифм.

– Молчите, Беркутов. Ну, рассказывайте, что же вы видели?

Монах шумно выдохнул, растёр ладонями лицо.

– Ну хорошо, я расскажу. Это случилось примерно месяц назад. К тому времени в монастыре, где я служил, уже творились странные вещи. Иноки стали пропускать утренние службы. Немыслимо – их было не добудиться. Я пошёл к настоятелю и нашёл его чуть живым. Он не мог говорить и лежал на постели. Он указал мне на храм, виднеющийся в окне. Не знаю, правильно ли я его понял, но я пошёл проводить службу, потому что больше было некому. Я всё ждал, что скрипнет дверь и кто-нибудь войдёт в церковь, но никто так и не появился. Той же ночью мне приснилась верхушка снежной горы с раздвоенным пиком. Лиловое облако то опускалось на гору, то поднималось. Шёл снег и у меня заледенели ноги, но кто-то всё время повторял, что надо идти дальше. Ты, – монах указал на учёного, – это был ты, Ибрагим.

– И это всё? – развела руками Кира.

– Нет, были и другие образы, другие люди – те, которых мы ждём.

– Хорошо, допустим, – подняла брови девушка. – И я тоже была в этом сне?

– Все, кто есть в этой комнате. На следующее утро ко мне пришёл Тымнэвакат. Мы сердечно поговорили и отправились на другой конец страны, разыскивать вас.

– Просто взял и пришёл? Вы же были незнакомы. Как ты нашёл отца Арсения? – спросила она у Тымнэваката сурово, как у ребёнка, который без спросу утащил конфетку.

– Как-как, тюлень подсказала! – важно проговорил Тым.

– Кто?

– Сначала шаман объяснял, объяснял, языком молол – моя ничего не понял. Говорил, мол, луна поест солнце и большая медведь придёт за медвежонком. Говорил, человеки станут слабыми, как младенцы. Потом шаман усни, дети дома усни, жена усни. Моя взял мешок с едой и пошёл. Слушал ветер – ничего не сказал. Слушал море – ничего не сказал. Слушал чайку – она сказал, что не хочет летать, хочет сидеть в гнезде весь день. Слушал собаку – она сказал, что не будет лаять на меня, потому что всё равно не догонит. На переправе взял лодку. В заливе вынулась тюлений башка. Что, говорю, плавать не хочешь, рыбу ловить не хочешь – давай угощу. Кинул башке рыбки. Тюлень ко мне подплыла и залопотала: «Иди в Порфирьевский монастырь, что на материке, и найди там монаха по имени Ануфрий». Моя так и сделал.

Кира закрыла глаза.

– И давно вы понимаете язык животных? – пытаясь то ли не рассмеяться, то ли не разрыдаться, выдавила она.

– Давно бы понимал – не брал мясо и шкуру, – ответил Тым. И улыбнулся во все зубы.

Логарифм тяжело опустился на сиденье.

– Нам всем нужен врач. Желательно психиатр.

– Его мы обязательно встретим, – ласково проговорил монах. – Он тоже мне снился.

Беркутов хлопнул себя по ляжкам, подскочил.

– Так. Ясно. Давайте выясним, что мы можем сделать. Вы, отец Ануфрий, насколько я помню, бывший пилот.

Монах кивнул.

– Частным самолётом управлять сможете?

– Думаю, да. Мне приходилось летать и на военных истребителях, и на пассажирских лайнерах, и на аэропланах. Но я всё же за то, чтобы дождаться остальных.