Андреас Эшбах - Управление

– Глупости все это, – бранилась старуха. – А если захочешь сделать подаяние нищему, то как же его сделать? Разве у него есть с собой такой же аппарат?

– В новой Германии, – наставлял ее мужчина из выстроившейся за ней очереди, – больше нет нищих.

А одна женщина, услышала Хелена, шепнула своей спутнице:

– Словно она когда-нибудь подавала нищему!

Родители Хелены приобрели себе по одному из тех портативных телефонов, которые становились все дешевле и дешевле; поговаривали, что в ближайшее время на рынке появится доступный каждому телефон, так называемый «Фолькстелефон». С помощью такого телефона можно будет и расплачиваться, причем даже проще, чем картой, и отец в какой-то момент согласился:

– Это действительно довольно удобно. Теперь я удивляюсь, как я вообще раньше обходился без этих вещей.

На самом деле у отца теперь было больше дел, чем раньше, потому что, согласно новому закону, врачам-евреям разрешалось лечить только евреев, а поскольку в Веймаре было довольно много врачей-евреев, то остальным врачам приходилось выполнять больше работы. Кроме того, по той же причине отца продвинули по службе в клинике: его начальник, доктор Ландау, был евреем, и потому его уволили из клиники, как и доктора Фройденбергера, главного врача.

Однажды Вероника без всякой видимой причины повернулась к Хелене и сказала:

– Между прочим, ты не выйдешь замуж.

– Что? – сказала Хелена, смущенная не только этим утверждением, но главным образом тем, что соседка по парте вообще с ней заговорила. – Почему нет?

– Потому что ты недостаточно красива.

С этими словами Хелене словно воткнули нож в спину, но она не подала виду и возразила:

– Это не единственное, что имеет значение.

– Наоборот, – коротко возразила Вероника. – Мой отец говорит, что скоро начнется война. Другого пути нет, нам нужно жизненное пространство. Но на войне многие мужчины погибнут, и потом женщин будет больше, чем мужчин. Так что у мужчин будет выбор. А когда у мужчин есть выбор, они выбирают красивых женщин.

Потом это случилось с дядей Зигмундом.

Был сияющий прекрасный летний день в начале августа. В окрестностях стоял раскаленный воздух, небо сияло безупречной синевой, и Хелена решила отправиться после обеда в открытый бассейн. Она не бывала там с тех пор, как перед кассами повесили вывеску с надписью: «Евреям вход запрещен», от вида которой ее охватывал ужас. Но такие вывески теперь можно было увидеть все чаще: в кино, на скамейках в парке, перед магазинами; видимо, ей придется к этому привыкнуть.

Они как раз обедали – отварной говяжьей грудинкой в подливке с хреном, отварным картофелем и красной свеклой, – когда зазвонил мамин телефон.

Отец, пришедший из клиники исключительно потому, что было слишком жарко для проведения операции, недовольно поднял глаза.

– Кто же звонит в такое время?

– Пускай звонит, – сказал Армин. – Если что-то важное, позвонят снова.

Он выглядел равнодушным, но Хелена знала, что он ничего так сильно не хотел, как собственный телефон.

Мама все-таки встала и вышла в коридор, где ее телефон был подсоединен к зарядному устройству.

– Зигмунд? Что?.. – услышали они ее возглас, затем настала пауза. Все еще держа телефон у уха, мама появилась в дверях столовой и сказала: – Но это же невозможно!

Теперь уже никто не ел. Хелена, Армин и отец сидели со столовыми приборами в руках и смотрели, как лицо матери все больше мрачнеет.

– Что случилось? – наконец резко спросил отец.

Мама отняла от уха телефон и сказала:

– На Зигмунда завели дело о разжигании ненависти.

– Разжигание ненависти? – повторил отец. – Что еще за разжигание ненависти?

– Какие-то критические высказывания о фюрере, которые он когда-то писал на Немецком форуме. Но много лет тому назад, говорит он. – Мама покачала головой. – Я этого не понимаю.

Отец опустил нож с вилкой и вздохнул.

– Что тут непонятного? Все, что когда-либо было написано на форуме, находится все еще там. Это где-то сохраняется. И теперь они роют ему яму.

– А что об этом говорит твой адвокат? – крикнула мама в трубку. Всякий раз, когда она была взволнованна, она говорила по телефону громче, словно хотела помочь технике преодолеть расстояние. Она внимательно слушала. – Вот как. Понимаю. Да, конечно, приезжай, когда захочешь. В пять часов нормально. Я не знаю, вернется ли к тому времени Йоханн, но я в любом случае…

– Я тоже, – крикнул отец. – Сегодня после обеда я могу закончить пораньше.

– Значит, Йоханн тоже будет. Да. До встречи. – Она прервала соединение и сказала: – Его прежний адвокат был евреем, и у него больше нет лицензии.

– Доктор Вагнер? – удивился отец. – Это же не еврейская фамилия.

– Его мать еврейка, говорит Зигмунд. Этого уже достаточно. Он полуеврей. – Мама отложила телефон в сторону. – В любом случае, Зигмунд придет в пять.

Отец сморщил лоб.

– Полуеврей? Я не знаю. Разве это не преувеличение?

– Может, ты попросишь доктора Крегера взяться за дело Зигмунда?

Доктор Крегер был адвокатом семьи, знала Хелена.

– Да, посмотрим. Я позвоню ему позже. – Отец снова взял в руки нож с вилкой. – Теперь давайте поедим. Я должен вернуться в клинику к двум часам.

Все это звучало довольно тревожно. Хелена все равно отправилась купаться, потому что иначе жару было не вынести. Она попыталась оказаться дома в пять часов, но была очень измотана, и ей пришлось ехать на велосипеде в гору, поэтому дорога заняла намного больше времени и она приехала, только когда дядя Зигмунд уже собирался попрощаться.

– …чтобы кто-то позаботился о моем доме, – говорил он маме в тот момент, когда Хелена слезала с велосипеда. – В худшем случае. Как обычно, когда я нахожусь в поездках. Просто на сей раз это такая поездка, которую я предпочел бы не совершать.

Мама встревоженно окинула взглядом старшего брата.

– Ой, наверняка ты чересчур сильно переживаешь. Все хорошо разрешится.

– Будем на это надеяться, – подавленно сказал дядя Зигмунд. – Когда я думаю о том, что этот закон был принят канцлером СДПГ для борьбы именно с такими экстремистами, которые теперь…

Он остановился, когда заметил Хелену, тяжело вздохнул и снова сказал: «Будем на это надеяться». Потом он ласково потрепал Хелену по щеке, с рассеянной улыбкой сел в свою машину и уехал.

Разрешилось все нехорошо. Зигмунд Греф был приговорен судом за многократное разжигание ненависти и антигосударственные взгляды к пребыванию в исправительном лагере, и долгое время Хелена его не видела.

Коричневорубашечники становились все многочисленнее, и все чаще Ойген вступал в диалог с кем-то из них. Они рассказывали ему о национал-социализме, своем фюрере Адольфе Гитлере и о том, что хотят вернуть Германии былое величие, снова сделать ее такой, какой она была до Мировой войны, а именно – мировой державой.