Дэвид Арнольд - Электрическое королевство

Нико всматривалась в огонь. Рядом лежал Гарри; они уже давно дышали в одном ритме, и со стороны, наверное, – в который раз подумала Нико – походили на единое существо, которым стали в какой-то момент между вчерашним и сегодняшним днем. В своем стремлении выжить девочка и пес слились в новое космическое создание. Телепатическая связь между ними, возможно, была всегда, просто дремала неглубоко, а чтобы разбудить ее, пришлось покинуть Сельский Дом и пуститься в странствие по лесу.

Их окружала чаща: через каждые несколько шагов, пробив землю, в небо устремлялся древесный ствол, и там, в вышине, он словно бы раскинул руки-ветки, искал братьев и сестер. Ловил во тьме тихие слова утешения: «Я тут, ты не один».

От мысли о говорящих деревьях в животе у Нико потеплело.

Она достала из сумки ручку и фонариком посветила себе на тыльную сторону ладони. На коже между большим и указательным пальцами синела полоска. По солнцу Нико отмеряла время, по компасу определяла направление, а по этой линии отсчитывала дни.

Вот рядом с первой черточкой она поставила вторую.

Минуло два дня.

Если верить карте, то река Мерримак протянулась от Нью-Гэмпшира до Массачусетса на добрых полторы сотни километров, а после впадала в Атлантику. В таких масштабах о лесе думать было легче: собственное перемещение казалось едва заметным, а цель – ближе, чем была на самом деле. Если поддерживать прежний темп, то к реке Нико выйдет на четвертой отметке и еще через четыре окажется в Манчестере.

Не в королевстве Манчестер, а просто в Манчестере. В голове так и звучал папин голос: «Воды Кайроса – это правда, и Манчестер есть на самом деле…»

То, что Манчестер существует на самом деле, Нико знала. Не знала она, во что еще можно верить. Отец, когда говорил о Манчестере, пребывал в ясном уме, однако в последнее время грань между ясностью и помутнением заметно истерлась. Беда в том, что не было никаких инструкций, не сыскалось бы книги на полке и человека в этом пустом мире, которые подсказали бы, что делать, когда тот, кому ты доверяешь больше всех на свете, выдает за факт вымысел.

Лежа на спине, в спальнике, Нико глядела на звезды и думала о родителях. У нее в голове живые люди быстро сменились предметами: продавленное кресло, пыльный кухонный стул, пустая каминная полка, мамина Библия с загнутыми уголками страниц… Пока они жили в Сельском Доме, жил и он. Дом стал как бы телом, а они – его сердцем, однако он быстро превращался в призрак, и каждый уголок и закуточек как бы шептали, напоминая о маминой смерти, и что скоро за ней отправится папа, и что биение сердца уже сильно замедлилось.

Лопнула ветка в костре, и Гарри дернулся. Он шевелил лапами, гоняясь, наверное, во сне за белочкой или кроликом.

Зимы выдавались морозные, однако в Сельском Доме Нико нравилось переживать их: устроишься, накрывшись двумя, а то и тремя одеялами, в уютном местечке, у огня, который всегда поддерживают. Близился к концу октябрь, и мама это время – когда год словно бы начисто пропускал осень – называла предзимой. Только сейчас, в лесу, Нико познала истинную, суровую и безотрадную природу холода. Сейчас она повыше подтянула краешек спальника. Бывало, что за ночь она просыпалась раз или два, коченея и подбрасывая в огонь топлива.

Впрочем, каким бы суровым и безотрадным ни был холод, правда была такова: некая часть Нико, маленькая и глубоко погребенная под наслоившимися друг на друга страхом перед мухами, горем из-за маминой смерти и опасением прийти в Манчестер и не застать ничего, радовалась тому, что выбралась сюда, изведала неизведанные дали, протянув к ним руку и схватив, разглядывая и вертя, точно стеклянную фигурку.

Глушь кругом жила: звуки накатывали шумными волнами и тихо отступали. В небе проявился круглый узор – словно составленная от точки к точке, по звездам, картинка. Еще немного, и Нико уснет, вдыхая мускусный запах Гарри, и увидит себя во сне: она посреди моря в лодке, которую тянет косатка, а крупное светлое око в небе указывает направление.

Но пока что Нико искала среди звезд ответы.

– Как мне побороть эту тьму? – спрашивала она.

Однако звезды по-прежнему хранили безразличное молчание.

– Далеко ли может заяц забежать в лес?

Гарри доел злаковый батончик с клубникой и вопросительно посмотрел на нее.

– Только до середины, – ответила Нико, – а дальше он уже выбегает из лесу.

Собака лишь раз взмахнула хвостом; на большее не стоило и рассчитывать.

Сегодняшний завтрак ничем не отличался от вчерашнего: клубничный батончик мюсли и ломтик вяленой крольчатины на каждого. На обед и ужин ждало то же самое.

В семье Нико кровь была предметом легенд. Давних традиций, логики которых она не понимала. Однако родители цеплялись за правила, еще когда мухи только пришли, когда Нико была совсем крохой. По периметру участка вокруг Сельского Дома папа с мамой ставили живоловушки, в которые попадались почти всегда одни кролики, но изредка им доставались и суслики. А вот за пределами участка уже не убивали. Разделывали добычу и свежевали ее в подвале дома.

Может, смысла этих правил Нико и не понимала, однако впитала их.

Не могла заставить себя выйти на охоту.

По счастью, отец собирал ее с умом, экономно: разграбив припасы в подвале, он снабдил дочь только самым легким. Бо́льшую часть сублимированных продуктов даже не тронул – они ведь тяжелые, занимают место в сумке, их надо готовить. Обошлись и без любимых Нико макарон с чили, зато набралось прилично клубничных батончиков мюсли (вкусных) и немало вяленой крольчатины папиного приготовления. Кроме еды в сумку втиснулись фляга с фильтром, спальник, походная подстилка, два непромокаемых пакета с зажигалками, компас, складной нож, запасные носки, аптечка и пакетики молотой корицы. В общем, если беречь еду, следить за рационом, то ее и репеллентов хватит на несколько недель.

Нико сидела, привалившись спиной к стволу дерева, и смаковала крольчатину.

– Какое слово всегда звучит неверно?

Гарри склонил голову набок, как бы говоря: продолжай. Этот взгляд он унаследовал от матери, Гарриет, чья смерть стала бы невыносимой, если бы эти ее почти человеческие глаза не передались сыну. (Про отца Гарри ничего известно не было, да и откуда бы, если Гарриет имела склонность целыми днями пропадать в лесу?)

Гарри было два года: средних размеров, уши торчком и черная шерсть. Как и мать, он был игрив, но не ластился, а кроме обычной собачьей соображалки обладал еще и хорошим чутьем.

– И вот ты такой говоришь: «Не знаю, Нико, а какое?» И я отвечу: «"Неверно"».