Геннадий Тарасов - Облако возмездия

– Да ну? И что? Власти что?

– А что, власти? Власти начеку. Бабы многие наоборот рады, что и до них очередь дошла. Они этого праздника иногда по полгода ждуть. А девки, те не понимают, что их портят, думают, так надо.

– Как это не знают?

– Не ведают, считают за благо. Думают, так и должно быть. Они ведь другой жизни не знают, мало кому довелось в других местах побывать.

– Прямо замкнутый круг какой-то!

– Он и есть. Что ни делай, никак из этого круга не вырваться. В городе после таких праздников беби-бум случается.

– Так это же хорошо? Почему столько грусти в голосе?

– Хорошо. Только от вымирания город все одно не спасает. Потому и грусть. Кроме того, появилась в городе новая беда-печаль.

– Что еще за напасть?

– Не знаю, как и рассказать. Не поверишь же. Ну, ладно. Иногда, и, наверное, лет уже десять последних, обычно в конце лета, приходят с севера люди. Странные люди, темные. У меня даже сомнения есть на этот счет, люди ли. Как придут, так и начинается в городе пьянство. У нас все всегда через пьянство случается. Неделю! Мужики бросают лопаты свои, и, значит, гудуть, как те пчелы. За эту неделю все, что у земли отвоевали, она назад забирает. Бабам в эти дни ничего не перепадает, не обламывается, абсолютно, ни одной. Как отрезало! А потом те темные уходят, и вместе с ними наши мужики тянутся. Не все, но многие. Остаются те, кто идти не может. Через полгода, год – опять такое, и опять. В общем. мужиков все меньше становится. Настоящий исход. Город, как ни верти, вымирает.

– Ничего себе! И что же, никто не знает, куда они уходят?

– Не-а! Пропадают в северных лесах, и никто их больше не видел.

– Да-а-а…

Что еще сказать, как женщину утешить, Нетрой не знал. Ему вдруг подумалось, что и ее муж, или, может, сын ушел с теми, неизвестными, и не вернулся. Женщина и сама понимала, что ничем он помочь ей не в силах, потому к разговору интерес утратила, замолкла, задумалась.

Феликс старую, читанную ранее Литературку и, повернувшись спиной к киоску, продолжил свой поход вдоль по Мухинской. Через десяток шагов он заметил торчавший из земли, сбоку от тротуара, дюймовый металлический стержень. Он потрогал его острым носком модельной туфли, заметив, что арматура шатается, схватился за нее рукой, поднатужился и выдернул наружу. Прут оказался увесистым и не слишком длинным, сантиметров в тридцать пять – самое то, что нужно. Отмахнуться в случае чего, если кто слова доброго не понял. Он закатал прут в газетку, сунул сверток подмышку и, чего уж, почувствовал себя значительно уверенней.

После разговора с киоскершей, настроение Нетроя снова изменилось, второй раз за прогулку. Шел он теперь не только любознательно, но и куда как критичней глядя по сторонам, и то тут, то там видел следы медленно вызревавшего местного апокалипсиса, про который рассказала женщина. Видел он и покосившиеся столбы, и завалившиеся заборы – где они еще были. В большинстве же своем домохозяйства стояли неогороженными. Дома виделись сплошь одноэтажные, все – деревянные, бревенчатые либо обшитые вагонкой. А иные, словно крыши сараев, полностью укутаны рубероидом под тонкую планку. Ну, что? Зимы здесь долгие, ветра сильные, значит, такая защита от них спасает.

Роль декоративных насаждений повсеместно играл кудрявый, раскидистый бурьян в стадии созревания. В одном месте он встретил дом, который стоял, как полузатопленная баржа, один его край ушел глубоко, по окна, в землю, другой, наоборот, задрался кверху, – корма кормой. А напротив него, на другой стороне улицы нависла над тротуаром бревенчатая темно-серая двухэтажная почта, про которое ее предназначение свидетельствовала большая вывеска в традиционных цветах. Почту, уперевшись одним концом в кювет, а другим в карниз под самой крышей, поддерживали в устойчивости бревенчатые контрфорсы. Привыкшая к обстановке публика заходила внутрь, не замечая этой обстановки всецелой ненормальности.

Кстати, в проходах между домами, в глубине застройки, Феликс разглядел добротные кирпичные двухэтажные дома, и довольно много, – видимо, до центральной улицы, до ее реконструкции, просто почему-то не доходили руки. Экзотику соблюдают, решил Нетрой. Дома частные, за каждый индивидуальный хозяин в ответе.

Машины, проезжая по немощеным улицам, поднимали облака пыли, и те клубы долго висели над палисадниками, постоянно висели, лишь ветер потихоньку сносил их то в одну, то в другую сторону. Из-за той пыли все вокруг казалось присыпанным светло-бежевой пудрой, ее запах даже перебивал порой вонь железной дороги. Люди, выходившие из проулков, были похожи на мельников – все в белой посыпке. Многие были в респираторах или закрывали лица платками. Нетрой почувствовал, что мотив неизбывной, не рассеиваемой тоски, который он улавливал всю дорогу, начинал его утомлять. Однако, будь что, решил пройти Мухинскую до самого конца. До «упрись» хоть во что-то. Ведь должен же быть и у нее край? Должен. Ему страстно хотелось заглянуть за него и узнать, неужели и там все то же?

На деревянном сарае, по виду – времен триумфального шествия советской власти, красовалась вывеска

«МАГАЗИН»

И под ней дополнительно небольшая табличка информативного характера:

«Вас обслужат с… до…»

Без цифр, без намека на них – даже следов не осталось. По факту, дополнение казалось лишним.

Дверь в сарай, однако, оказалась открыта, и перед ней врастала в почву толпа ожидающих мужиков. За их спинами, Нетрой видел в проеме двери, две продавщицы, лязгая зубами, отмахивались от мух. Глаза их, неутоленные, светились в полумраке мстительными огнями.

Мужики желали, чтобы их обслужили от и до, но встречного желания и интереса не понимали.

– Чего ждем? – проходя, поинтересовался Феликс у крайнего мужичка.

– Пива, чего ж еще ждать-то? – удивился мужичек.

– А чего его ждать? – удивился встречно Нетрой. – Пиво, оно и есть пиво!

– А у нас – так! Ждать приходится! Мужичек обернулся к Феликсу и с удивлением на него воззрился, мол, что это за непонятный и непонятливый прохожий? Кепочка на сторону, папироска в углу рта – типаж, определил сетератор. – К трем часам только и привозят. Подтверждая слова, завсегдатай магазина взмахнул левой рукой, тогда стало заметно, что на ней не хватает трех пальцев, от мизинца до среднего, отчего рука была похожа на плохо выкованные клещи.

– Руку ты что, под паровоз сунул? – автоматически полюбопытствовал Нетрой.

Мужичек, запрокинув голову, как-то странно захихикал, открывая рот и растягивая губы накриво, поскольку в одном его углу продолжал удерживать папиросу. В разверзшейся воронке мелькнули всего два желтых зуба, один вверху, и один внизу.

– Аха, аха, и-и-и! – выдал мужик индюшиную трель. И закашлялся, надсадно, с посвистами.