Алиса Аве - Ковчег

Девочки возбуждённо зашушукались. Они тоже хотели понять. Я смотрела учителю прямо в глаза, видела, как вспыхнули бледные щёки и лоб.

– А теперь – гимн нашему великому Лидеру. Его мы будем петь в начале каждого урока.

Мы повторили гимн двенадцать раз.

Отсек 1, в котором нас ожидала вторая часть обучения, внутри походил на пирамиду, мы оказались в основании. Над нами возвышались ярусы, сквозь тёмные полы виднелись очертания людей, в середине ближайшей грани – небольшой балкон. Там стоял мужчина в белом. Остальные сновали между нами вперемешку с зелёными медиками, блестели шлемы соответствующих цветов. На том, что оглядывал нас с балкона, шлема не было. Я прищурилась разглядеть лицо, издалека оно напоминало пожухлое яблоко. Я явно хотела есть: мне грезились то помидоры, то яблоки.

Прибывающих расставляли в шахматном порядке. Магда оказалась впереди на два ряда, Надин осталась за спиной, рыжебровая – через три человека справа от меня. Девочку, которая пообщалась со Стирателями, кажется, её код Кью, поставили в самый первый ряд, скорее всего, решили за ней проследить. Платформы зажигались белым матовым светом, стоять следовало в центре. Из правого угла вырос монитор обтекаемой формы. Я сжалась, полезли щупы, похожие на те, которыми меня пытали в лаборатории. Медицинский персонал закреплял их на наших запястьях, подводил к вискам, подсоединял к пояснице. Щупы оканчивались овальными присосками, холодными и будто живыми. Они скользили по коже, устраивались поудобнее, сжимались, нагревались от контакта с телом, растворялись, заняв нужное место. Мы превратились в марионеток и ждали, когда же дёрнут за ниточки.

– Приветствуем новые лица Ковчега! Все вы – наши дети, единственная ценность разрушенного мира. Вы – спасение и будущее процветание. Вы – сила, которая возродит человечество и даст ему возможность искупить ошибки прошлого!

Слова доносились со всех сторон.

– Учитель ещё расскажет вам, что в древности был один Ковчег. На нём спаслась одна семья и по паре от каждого вида животных.

То есть дурацкое название «Ковчег» придумали в древности.

– Наш Ковчег приютил гораздо больше душ – мы спасаем лучших почти в каждой семье. С сегодняшнего дня мы – семья!

Хорошая, дружная семья со сводом правил, за нарушение которых тебя не поставят в угол, не поругают на семейном совете, не дадут подзатыльник – просто убьют.

– Смотрите же, что даст вам семья!

Тёмные полы засветились, стали прозрачными. Мы все посмотрели наверх. Там стояли дети. Их выстроили так, чтобы мы могли увидеть каждого. Раздались приглушённые вскрики. Дети наверху делали невозможное. Они воспламенялись и гасли. Они вырабатывали электричество. Они двигали предметы силой воли. Исчезали, деформировали свои тела, даже летали. Над нами были боги, привязанные тонкими нитями к мониторам. Привычное восприятие перевернулось. Ковчег то ли насобирал уродцев, то ли создал их. И нам предстояло выдавить из себя нечто подобное.

Мониторы включились. Поясницу и виски что-то ужалило. Побежали цифры.

– Сегодня вам даётся десять минут. Для первого занятия этого достаточно. Не бойтесь, наши медики рядом, не дадут вам умереть. Большинству из вас.

Это вещал человек с балкона. Свет бил на него, я смогла разглядеть лицо в подробностях. Пожухлое яблоко… Кожа его свернулась в клубок жутких шрамов. Он был весь как сырое мясо. Только его выжали, скрутили, пропустили через мясорубку. Я никогда не видела большего ужаса. Он оскалился, чуть наклонился, я смотрела прямо ему в глаза, в самые яркие синие глаза, которые мне встречались.

Щупы задрожали, по телу прошла волна тепла, ещё одна горячее, ещё и ещё. Температура повышалась, руки и ноги конвульсивно затряслись. Жар поднялся к голове, проник под глаза, подполз ко лбу. Череп разлетелся на кусочки. Пирамиду заполнил туман. Жар исходил от меня, я чувствовала, как горю. Тело уменьшилось, почти растворилось в тумане, я отчаянно захотела ощутить прикосновение прохладной руки. Родной руки. Я почти не помнила отца, но желала, чтобы он спас меня от этого огня. Из тумана вышел человек:

– Яра, девочка, я принёс тебе лекарство.

Папа.

– Тише, не бойся. Температура обязательно спадёт.

Я ведь не помню тебя.

– Пей до дна, вот так. Мышка, ты столько мучилась.

Папа, ты назвал меня Мышкой?

В руке у него шуршащий блистер. Пустые ячейки и только в последней – серая таблетка. Он давит её пальцами прямо в ячейке, надрывает пленку, пересыпает содержимое в кривую ложку.

– До последней крошки. И сразу запить.

Папа.

– У тебя волосы запутались. Надо бы расчесать. Хочешь, я тебе спою? Так быстрее лекарство подействует.

Кровь во мне кипит. Я уже неделю бьюсь в лихорадке. Мне три года. Братья не подходят ко мне, а мама протирает вонючей тряпкой, но не смотрит.

Папа поворачивается:

– Замолчи. Она сильная. Она выживет.

Он начинает петь. Голос слабый, прерывающийся полушёпот, мелодия то приближается, то гаснет. Он держит меня на руках, я чувствую дрожь его тела, такую сильную, что она заглушает биение сердца.

Под солнца оком зорким

Однажды летним днём

У дома я находку

Бесценную нашёл.

Блестели ярко глазки,

Вилял короткий хвост,

Коричневой раскраски

Мне в руки прыгнул пёс.

Я слышу истеричные крики матери. Она уже хоронит меня. Ноги болят, грудь болит, я кашляю, мне кажется, что я выкашляю сердце, а может, даже и зубы. Они так стучат. Папа поёт, песня тает в звенящих ушах, веки не поднять.

Мы с ним весь день играли

На улице пустой,

Мы ждали, когда мама

В обед придёт домой.

Находка громко лаял

И руки мне лизал.

И не дождавшись мамы,

Домой его я взял.

Папа качает головой в такт незатейливой песне. Маленькая я прижимается к нему и замирает, кашель прекращается, глаза под веками перестают бегать. Она спит. А настоящая я тянусь к отцу, мне никак не поверить, что это он. У него такой длинный нос, слеза стекает невероятно долго и зависает на остром кончике. Песня обрывается. Ни маленькой, ни подросшей Яре не узнать, чем заканчивается летний день мальчика и его находки. Папа перекладывает меня на полку, укрывает двумя тонкими одеялами. Мама стоит позади, сжатые губы превратились в кривой шрам, она плачет и молчит.

– Не смей отдавать её , – говорит он маме.

На подушку он кладёт блистер. И медное кольцо. Я не могу этого помнить. Но помню. И вижу. Он уходит. За туман. Он поменял свою жизнь на лекарство. Он пойдёт работать в шахты, затопленные радиацией. Ведь именно там добывают топливо для Ковчега… А я останусь гореть на изъеденном клопами и крысами матрасе.