Нади Луч - Ленни Голд в поисках самого себя. Агни

Однажды я проснулась оттого, что задыхалась во сне. Открыв глаза, я увидела сына, склонившегося надо мной, пьяного, как всегда, шатающегося, от него невыносимо разило перегаром и вонью давно немытого тела. Одной рукой он зажал мне рот, а другой с топором, замахивался для удара. Я не успела испугаться, только взметнулась мысль: «Матерь божья!» И вдруг я услышала звук, похожий на то, как будто огромная птица встряхивала крыльями, я даже почувствовала прохладу от этого мановения. Рука с топором не опустилась, а так и застыла в воздухе, хотя было видно, что он силится доделать задуманное. От недоумения и усилий он начал трезветь. Я видела по его тупым, налитым кровью глазам, что он уже даже осознает ситуацию. «Что у трезвого на уме, то у пьяного на…» Хотелось бы сказать «на языке», но когда видишь, как тебя пытаются убить и при этом действуют не языком, то…

Я не боялась, я чувствовала, что под защитой. Чьей? Я не знала, чьей, но, глядя на замахнувшуюся руку, я вдруг начала различать еще одну, удерживающую удар. Она выходила из моей груди, но боли я не чувствовала, и она была точно не моей. Это была мощная мужская рука по сравнению с худой ручонкой хлипкого болезненного подростка. Сын даже убрал ладонь с моего рта и силился опустить топор двумя руками, удивленно и уже со страхом глядя, то на меня, то на свое орудие так желаемого убийства. Мне даже стало интересно, чем дело закончится. Я лежала и смотрела на него снизу вверх, на все его неловкие угловатые движения, всегда вызывающие у меня чувство отвращения, и даже начала потешаться.

– Ты так хочешь мое кольцо, что ради него готов убить меня?

– Хочу! – Последовала судорожная попытка опустить топор, но он не поддавался, застыв в воздухе.

– На! – Я медленно вытянула руку к его лицу и сложила пальцы в фигу. Белая рука на рукояти топора повторила мое резкое движение вперед, и сын получил в лоб тупым концом топорища. Он без сознания, с окровавленным лицом, отлетел в сторону. Из рассеченного лба хлестала кровь. Я поняла. То, что я начинаю видеть – мой хранитель. Он – это я, я – это он. Я мгновенно осознала, что со мной ничего не случится, пока он со мной, и приняла это так быстро, как будто так было всегда. Мне ничего не нужно было делать, только отпустить выродка-сына восвояси, вычеркнуть его из своей жизни. И все. Не знаю, что меня дернуло за язык, но я спокойно сказала, поднимаясь с убогого лежбища и одергивая скомканную одежду:

– Будь ты проклят, как и твой папаша-подонок, кем бы он ни был, – бело-прозрачная рука легла на мой рот, предостерегая меня от дальнейших словоизлияний, о которых я могла бы пожалеть в будущем. Я ощутила, что все то, что тяготило меня все эти годы и то, что я так терпеливо и смиренно складывала в подсознании, выплеснулось на этого шелудивого щенка. Я всегда чувствовала его не сыном, а так, побочным продуктом своего тела. Мои эмоции захлестнули его, обволокли и влились в него, он даже задохнулся и судорожно задергался в своем бессознании в этой волне. Я видела, как на него накинулось со всех сторон нечто призрачно-черное и сделало его ауру такой же черной. Отныне он влачил еще и материнское проклятие. Я не особо хотела его проклинать, но, наверное, через эти слова на него выплеснулись все мои чувства, копившиеся пятнадцать жалких, как мне тогда казалось, лет.

Потом, конечно, я многое поняла, осознала, простила. Но в тот момент я получила облегчение оттого, что хоть на что-то, тогда я не воспринимала его за человека, только за жалкое человеческое подобие, я выплеснула часть своей боли. С тех пор и по сей день я его не видела. Я вообще удивлена, что он еще до сих пор жив. Теперь-то я знаю, насколько я была потенциально сильна, и мое проклятие должно было его убить в этой жизни и искалечить все последующие. Наверное, он жив только потому, что я его простила.

– А твое кольцо?

– Кто знает, может, не будь его, я бы никогда, по крайней мере, в этой жизни, не встретилась бы со своим ангелом.

– Почему ты его отдала?

– Он все равно его продаст, поменяет на деньги, и, кто знает, может оно попадет в нужные руки.

И она продолжала:

– Я не просто умирала. Я почти умерла. И знаешь, что меня вернуло к жизни?

– Что?

– Можешь верить, можешь, нет, Матерь божья и огонь.

Крестьяне, которые меня подобрали, не имели денег ни на городского врача, ни на деревенского знахаря. Приглашать цыганского целителя после погрома боялись. Они просто оставили мое тело в покое. Положили на свежее пахучее сено и обложили целебными травами со всех сторон, обтирали холодной водой, снимая жар, пытались поить козьим молоком, вливая в зажатые губы по капле. Но самое главное, они поставили в изголовье маленькую старую иконку божьей матери и множество свечей вокруг меня. Не знаю, кто их надоумил сделать так, но это сработало.

Огонь согревал мое холодное тело. А изможденная душа то рвалась выйти, то не решалась оставить меня окончательно. Она наполовину вышла из тела, наполовину была во мне. Я не могла ни пошевелиться, ни открыть глаза, ни тем более говорить. Но все слышала и чувствовала, и что самое интересное, видела себя со стороны. И потому мне открылось то, что глазами увидеть нельзя.

Меня окружали мертвые души моих встретившихся родителей, жениха и цыган из табора. Но они не заходили за пределы круга из свечей и лампад. Они говорили со мной, рассказывали, как им хорошо и легко, звали к себе, время от времени пытались вытащить меня из меня. Но каждый раз огонь в свечах подымался выше, становился более жарким, и они выскакивали из круга.

Моя душа не знала, на что решиться. То ли оставить это бренное тело и распрощаться с жизнью, то ли расстаться с любимыми, но мертвыми родными до неизвестно, когда наступящей смерти. Что-то держало меня в теле и не давало умереть. В таком состоянии прошло несколько дней. Без сна и без бодрствования. Между двумя мирами. Без боли и страданий израненного тела, но с терзаниями оскверненной души.

Я почти не дышала, пульс не прощупывался. Узнавали, что я жива, только с помощью зеркала. Но в моей голове не переставало пульсировать в такт сердцебиению все те же слова: «Матерь божья, Матерь божья…»

В один из таких дней моя душа увидела, как огонь свечей и лампад начал втягиваться в иконку у изголовья, то ли недорисованную, то ли облезшую от старости.

А потом… потом оттуда появилась женщина, сияющая таким светом, что затмила свет свечей, но при этом не обжигающая. От нее веяло не жаром, а прохладой.

Она откинула покрывало, которым прикрыли мое тело, и легко прикасаясь к коже, провела рукой от ног до головы, вбирая в себя боль переломанных ребер, разорванных органов, ран на теле. Коснулась моих пересохших, потрескавшихся губ, и я словно воды напилась. Притронулась ко лбу и поглотила пальцами всю злость, обиду, горесть и боль непрощения, наполнила голову ясностью и покоем безмыслия. Положила руку на голову моей души и с легким нажимом вернула ее обратно в тело.