Максим Багдасаров - В краю несметного блаженства

Парень прошёл в двери, поднялся наверх по освещённым ступеням и очутился в зале. Было светло, но свет был таким неярким, что не помогал лучше видеть, а лишь дополнительно напрягал глаза. Люди ходили вдоль рядов, разыскивая свои места, некоторые переговаривались друг с другом через три яруса кресел и предлагали поменяться местами, а те, кто оказались на первом, самом близком к экрану ряду, негодовали, умоляя судьбу оставить пару мест в дальних рядах свободными, чтобы прямо перед началом показа перекочевать на них. Кто-то пришёл целой семьёй. Подойдя к месту G-14, Вех занял положенное кресло с мягким сиденьем и уставился в пустой экран, растянутый по всей стене. Слева от него сидела шебутная девчонка лет одиннадцати и шелестела зимними штанами, а ещё левее, судя по всему, расположилась её молодая мама. Прошло десять минут, когда последний, особо тревожный человек в лице высокой женщины с густой шевелюрой закончил бродить по кинозалу и скрылся в окрестностях первых рядов. Тишины не было. Каждый принимал активное участие в обсуждениях грядущего сеанса. Казалось, один Вех покорно молчал, расслабившись на удобном кресле, но нет: когда шелест штанов неугомонного ребёнка окончательно напряг его слух, он не выдержал и сказал, но не девочке, а маме:

– Будьте так добры успокоить свою дочь, пожалуйста. Мы же в кинотеатре, а не в магазине одежды, чтобы так шуршать и ёрзать.

Женщина воздержалась от ответа и хлопнула ладонью девочку по ноге, чтобы та перестала.

По экрану пронёсся официальный логотип Министерства Культуры. Зал оживился ещё сильнее. Группа людей на задних рядах ни с того ни с сего начала аплодировать и пару раз выкрикнула:

– Вперёд, культурное кино! Вперёд, мировоззрение!

Появилась первая сцена, мирная сцена осенней природы, ещё не полностью избавившейся от летнего влияния. Можно было предположить, что время шло к середине сентября. Боковые трубы начали выделять тёплый, медленный воздух. Веху стало приятно и свежо. Невидимая камера пролетела через полосу пожелтевших деревьев и очутилась на просторном поле, покрытом ярко-зелёным травянистым ковром. Началась музыка, похожая на ту, которую любил слушать Вех, ненавязчивая и умиротворительная, частично передававшая нарастание природного беспокойства, вызванного безжалостным наступлением осени.

Камера тянула зрителей за собой, петляя по безграничным просторам. Опустившись ближе к земле, она продемонстрировала двухполосную дорогу для автомобилей, которая затесалась под густыми верхушками золотых деревьев. По дороге на большой скорости ехал удлинённый серый седан, и это странное зрелище уже повергло кинозал в лёгкий шок. Они и не догадывались до премьеры, что события фильма могут происходить в те допотопные времена, когда по дорогам ещё разъезжали эти железные гробы на колёсах. Все, в том числе и Вех, удивились: а не на комедию ли они пришли? Теория, навеянная стариком Келли и в краткой форме пересказанная доктору Брайану, при таких обстоятельствах могла сбыться. «Сейчас рассмешат нас, покажут, в каких дерьмовых условиях жили тогдашние люди, чтобы мы, молодые, начали ценить то, что есть у нас сейчас», – подумал Вех.

В машине сидели парень и девушка, лицами не похожие на героев с рекламных объявлений фильма, и, следовательно, можно было предположить, что это не особо важные герои, введённые для незначительного продвижения сюжета. Им обоим было не больше двадцати лет. Парень сидел за рулём. Белки его уставших глаз были красными, как у разъярённого быка, а руки дёргались, еле держась за кожаную баранку и порой совершая ненормальные движения, что приводило к лишним покачиваниям автомобиля. Девушка, с испуганным и не менее усталым взглядом, в потрёпанной майке, сложила колени перед собой и ехала, наполовину уткнувшись в них головой. Иногда она смотрела на водителя. Молчание длилось недолго. Музыка становилась более напряжённой.

– Ты – жалкий, мерзкий, ублюдочный обдолбыш! – воскликнула девушка, подняв голову и бросив холодный, ненавистный взгляд в сторону зеркала заднего вида, в котором отражалась увеличенная голова парня. – Куда мы едем, чёрт тебя дери? Говори! – Она толкнула верхушку водительского кресла, и голова человека отпружинила вперёд.

Услышав ругань, мама охнула и закрыла дочери уши. Кинозал также с неудовольствием воспринял грубую лексику, но все продолжили просмотр, понадеявшись на одноразовое употребление таких слов, просто чтобы показать внутренние переживания уставшей девушки, несмотря на то что любая брань в кино давным-давно была запрещена. Но кинопремьере всё можно и даже брань… не правда ли?

– Марк везёт тебя к своему хозяину… – бормотал водитель, рассказывая о себе в третьем лице. – Ты понравилась хозяину… Марку было поручено найти тебя и привезти на виллу хозяина… За это Марк будет хорошим мальчиком и получит лекарства… Вкусные лекарства. От них Марк перестаёт чувствовать боль и теряет восприятие пространства… Марк перестаёт чувствовать всё: вину, мораль, ответственность, собственную неполноценность…

Тонкие руки девушки, не выдержавшей бессвязных бредней наркомана, обвили его бледную шею и попытались начать душить её.

– Тебе не стоило трогать Марка, дочь ты сучья. Не стоило! – кричал Марк, совершенно не чувствуя натиска слабых рук. Он надавил на педаль тормоза, машина со скрипом остановилась перпендикулярно дорожной полосе.

После этого началась сцена, изображённая в максимальных подробностях, сцена избиения несчастной девушки. Удары были скорее хлёсткими и приносящими Марку удовольствие, чем направленными на сильное изувечение или вовсе убийство. Каждый последующий удар наносился с меньшей силой, но завершающий был нанесён со всей силы твёрдым кулаком в область правой щеки. Не меньшим ужасом была операторская работа, снимавшая всю сцену с экзотическим, больным интересом. Камера, как змея, проползала между актёрами и обращала внимание на потные лица, на каждый удар, на каждое нелепое движение хилыми конечностями…

Поражённый зал больше не мог вынести подобного. Мелькнули первые слухи о том, что кому-то на задних рядах стало плохо и его вырвало. Некоторые повставали с мест и ринулись к выходу, бросаясь следующими словами: «Да они с ума посходили – ради этой проклятой чернухи подняли на уши всех жителей! Я просто не могу в это поверить, здесь явно какая-то ошибка!» Но большинство продолжало пялиться в экран, впиваясь от шока в свои кресла и не имея возможности пошевелить даже пальцем. В числе «смельчаков» находился и Вех. Его спасала вера в теорию. «Теперь нет сомнений в том, что к созданию этой сатанинской гадости приложили руки Надзор и некоторые другие правительственные учреждения, иначе её не только не пропустили бы в прокат, но и всех причастных к ней немедленно отправили бы в Орган Социальной Реабилитации, – разговаривал он сам с собой. – Размах рекламы, короткий пятничный рабочий день, отмена Субботней Уборки… что за мракобесие они решили устроить? Самоуничтожить себя? Они ведь понимают, что замять эту тему не удастся, что придётся отвечать перед всеми, кого им удалось завлечь на этот сеанс?!