Бернар Вербер - Планета кошек

Я медленно лечу.

К счастью, мы достигаем, наконец, вершины этого монументального сооружения.

На последнем этаже торчит мачта – радио- или телевизионная антенна. Вижу людей, тянущих нас наверх при помощи крана с рукояткой; раньше этот агрегат служил для мойки окон.

Нам показывают жестом, чтобы поскорее слезали: люльку надо отправлять за следующими пассажирами.

На крыше уже не протолкнуться от людей, кошек и собак. Нас отправляют на лестницы, чтобы не мешали новым прибывающим.

Мы спускаемся и попадаем в панорамный зал – наверное, раньше здесь был ресторан.

Здесь тоже царит неразбериха. Все собравшиеся здесь люди и кошки нервничают, многие не скрывают ужаса. Все боятся. Воздух пропитан острым запахом пота. Слышен тревожный ропот. Обстановочка как перед концом света!

Падение Эмпайр-стейт-билдинг всех испугало. Почти одновременное нападение крыс на все населенные людьми башни Манхэттена привело к всеобщей панике.

Люди громко разговаривают, кошки пронзительно мяукают. Даже собаки погавкивают.

Я тороплюсь выбраться из этой живой каши, мешающей думать.

В моменты хаоса я убеждаюсь, что спасение мира доверено мне одной. Мне, моей смекалке, моему умению устанавливать связь между явлениями.

Наконец к нам присоединяются Роман и Эсмеральда. Мы держимся вместе.

Люди показывают нам, где разместиться. Некоторые уже выходят из этого просторного зала и спускаются по лестницам на другие этажи, где, наверное, посвободнее.

Мало-помалу толпа редеет. Судя по долетающим до меня обрывкам разговоров, вновь прибывшим предлагается присоединяться к своим общинам; здесь на каждом этаже устроилось отдельное племя.

Мы тоже спускаемся.

– Не надо было вообще покидать Францию, – говорит Эсмеральда. Вот ведь манера у кошки – говорить бессмысленные вещи, да еще в самые неподходящие моменты!

Теория Эдит об общинах подтверждается. На девяносто шестом этаже собираются жители китайского квартала; ниже – жители южноамериканских, еврейских, итальянских кварталов, студенты из Гринвич-Виллидж, панки, евангелисты, белые супрематисты, черные, банды «латинос» и так далее.

Мы замечаем, что этажи украшены по-разному. То же самое относится к одежде их жителей.

Получается, что мозаика общин, составляющих американское общество, и их параллельных культур сохраняется даже в этот критический момент, даже в этой башне, ставшей уменьшенной моделью их мира. Мне кажется, что на каждом этаже в ходу свой язык.

– У французов есть свой этаж? – спрашивает Натали у одного из местных.

– Разумеется, шестьдесят девятый.

Мы спускаемся туда.

Жители этажа воссоздали атмосферу Монмартра начала двадцатого века. Все выглядит так, словно каждое племя желает соответствовать карикатурному представлению о нем, сложившемуся у американцев.

Здесь есть и сине-бело-красное знамя, и фотографии Эйфелевой башни, Триумфальной арки, базилики Сакре-Кёр, собора Парижской Богоматери, репродукция Джоконды из Лувра, фотографии генерала де Голля, Брижит Бардо, танцовщиц «Мулен Руж», портрет Жюля Верна.

Так или иначе, здешние французы не возражают против этого упрощенного представления об их стране, более того, получают от него удовольствие. Ностальгия заставляет некоторых на шестьдесят девятом этаже носить береты, заостренные усики и даже брюки на подтяжках.

Не иначе Крах вызвал у них желание вернуться к корням и выставить напоказ свою оригинальность.

За большим столом под скатертью в красных квадратах едят хот-доги. Все бы ничего, если бы вместо традиционной розовой сосиски в булке не лежала печеная бурая крыса.

Здесь пекут хлеб!

Я с наслаждением вдыхаю аромат былых времен, когда человеческая цивилизация еще практиковала это баловство для обоняния.

– Не знаю, как вы, а я проголодалась! – сообщает прагматичная Эсмеральда.

Натали и Роман идут за сэндвичами с печеными крысами и садятся за стол.

Нам, кошкам, как и следовало догадаться, предлагают крыс в сыром виде.

Хорошо хотя бы, что этому источнику протеинов не предвидится конца.

Я все же прошу у Натали немного хлеба. Чувствую, как эта волшебная пища опускается по пищеводу и падает в желудок.

Мой сын Анжело удивлен тем, что его мать ест хлеб. Он тоже пробует кусочек, но тут же выплевывает.

Кошка, употребляющая в пищу хлеб, – это ненормально. Нам положено быть плотоядными.

Я озираюсь. Раньше на шестьдесят девятом этаже располагалась, похоже, редакция какого-то журнала, устроенная по принципу офиса открытого типа. Теперь бывшие письменные столы либо стали обеденными, либо превращены в разделенные перегородками кровати.

Эдит, наша провожатая, договаривается с ответственными по этажу, чтобы нам выделили три такие «кровати». Теперь мы можем устраиваться.

На экране сменяются кадры внутренних новостей башни. Видно, как крысы копошатся вокруг ее основания, но им не по зубам стекло, ультрапрочный бетон и сталь. Одни разбредаются после безрезультатных попыток атаки, на смену им приходят другие, но их попытки тоже не увенчиваются успехом.

– В этот раз у них ничего не выйдет! – радуется Натали, не спускающая глаз с экрана.

Лично я приступаю к занятию, расслабляющему меня лучше всех прочих: вылизываю себя. Закидываю заднюю лапу за ухо и берусь за дело.

Не думать о Пифагоре, не думать о Шампольоне, не думать обо всех моих спутниках, погибших на «Последней надежде». Не думать о крысах.

Я ревностно тружусь своим шершавым языком, удаляя из шерсти колтуны.

В первый раз за несколько дней у меня появилось ощущение безопасности.

Моя мать говорила: «Несчастью рано или поздно надоедает наваливаться на одних и тех же».

Я смотрю на сына.

Бедный Анжело, ты родился не в лучшем из миров. Все, что я смогла тебе предложить, – это выживание в предложенных обстоятельствах настоящего. Будущее тонет во мраке.

Здесь я уже никакая не царица. Никакая не пророчица. Я всего лишь кошка-чужестранка, которую кое-как терпят местные уроженцы.

Кошка, которая испытывает страх и которой недостает воображения, чтобы представить, как все это может исправиться.

Печальная реальность в том, что мы подверглись вторжению стремительно размножающегося вида, который уже в силу своей численности эволюционирует так быстро, что способен отражать любые вызовы.

Я принимаю позу для сиесты, чтобы никто меня не беспокоил, и подключаюсь при помощи своего Третьего Глаза к Энциклопедии, висящей у меня на шее, – посмотреть, бывали ли раньше похожие ситуации, хорошо закончившиеся для нас, кошек.

В мае 1941 г. немецкий линкор «Бисмарк» по прозвищу «нацистский людоед», регулярно ускользавший от британского ВМФ, был наконец потоплен. Из экипажа в 2200 человек выжили только 114, а также черный кот с белым горлом. Его подобрала команда английского эсминца Cossack, назвавшего его Оскаром. Спустя месяц эсминец атаковала немецкая подлодка. Взрыв разворотил всю носовую часть и убил 159 человек.