Анатоль Имерманис - Пирамида Мортона

— Ваша?

— Я рассчитал, что телевидение еще до конца века вытеснит любой другой вид общественной информации. А сила — это в первую очередь информация. Вы можете ввести в город танковые или парашютные части, расстрелять верхушку, арестовать остальных. Но если вам не удастся довести до всеобщего сведения, что прежнее правительство свергнуто, чтобы восстановить попранную свободу и повести страну к всеобщему процветанию, удержать власть будет трудно… Мистер Эрквуд прохлопал в свое время возможности телевидения. Арена уже переполнена гладиаторами, убить их можно только абсолютным новшеством.

— В таком случае лучше всего потчевать публику убийствами, — сказал я.

— Вот именно! Благодаря моему природному прилежанию, я был одним из немногих счастливчиков, увидевших события в “Амбассадоре”. Назавтра был коллоквиум по зоологии: “Почему обезьяна стала человеком?” Чтобы не заснуть над лекциями, я включил телевизор. Считайте, что Телемортон обязан своим рождением смерти Роберта Кеннеди. Вы его близко знали?

— Достаточно, чтобы жалеть о его гибели.

— Полстраны ходило в трауре. Мне его тоже жаль.

Но по другой причине, — Лайонелл тряхнул головой. — Есть люди, в которых стреляют, и люди, предпочитающие стрелять в других. Я принадлежу к последним. Если добьюсь своего, над моим гробом воздвигнут пирамиду из проклятий. Долговечней и выше Хеопсовой.

— Это не вы случайно стреляли в меня в Сайгоне? — засмеялся я.

Название кафе, в котором мы тогда сидели, давным-давно стерлось из памяти, но сержанта Томпсона из “Зеленых беретов” я частенько вижу во сне. Он был прикомандирован к моей особе, официально — Армейским центром по связи с прессой, неофициально — Мефистофелем в качестве моего телохранителя. Я подозревал это, но прощал его за недюжинный талант рассказчика. Сержант Томпсон становился красноречивее.

Цицерона, когда описывал всяческие пытки и способы истребления, в которых принимал участие. Он был великолепным учителем, благодаря ему мне удалось по-настоящему осознать, какого совершенства человек добился со времен примитивного каннибализма. В тот день очередной рассказ не был доведен до конца — помешали влетевшие сквозь стекло пули. За секунду перед этим меня мутило (красноречие сержанта время от времени вызывало приступ морской болезни), я сидел, согнувшись в три погибели, пули, пройдя над моей головой, попали в горло ему. Последнее его слово было “дерьмо”.

И я так и не понял, относилось ли оно к смешавшейся с моей блевотиной крови или к жизни вообще.

— А что заявил убийца, когда его поймали? — без особого интереса осведомился Лайонелл.

— Что он действовал по поручению вьетконговцев.

— Могу вам по секрету сообщить результаты расследования, проведенного по просьбе Эрквуда мною. Человек, стрелявший в вас, всю жизнь прожил в Америке и прилетел в Сайгон за день до вашей знаменательной встречи. Перед посадкой на самолет в Сан-Франциско он беседовал с доверенным лицом вашего двоюродного брата… Поужинайте, и мы, пожалуй, двинемся.

Я отрезал себе кусок мяса и, старательно прожевывая его, запил водой.

— Да, пирамиды вам не миновать, — процедил я сквозь зубы. — Вы необыкновенный человек. Прийти как раз в ту минуту, когда созревший плод падает вам прямо в руки.

— Какой же вы все же простак, Трид! — улыбнулся Лайонелл. — Ведь это вы сами информировали меня о смене настроения. У вас в последнее время, как у многих одиноких, появилась привычка разговаривать с самим собой. Ну, а кедровые шишки, если снабдить их соответствующей аппаратурой, тоже имеют уши.

Я бросил недожеванную оленину в догорающий костер. Вся эта комедия встала у меня поперек горла. Однообразное меню, основанное на благородном принципе кормиться трудом своих рук, казалось мне сейчас таким же анекдотом, как моя увешанная микрофонами отшельническая обитель.

Лайонелл выхватил из костра горящую головешку, поднес ее к хижине и, подождав, пока она загорелась, повернулся:

— Поужинаем в Сиэтле!

Мы шли, словно по узкому ходу, освещенному с обеих сторон желтоватыми фонариками — настороженными глазами хищников. Потом фонарики побежали от нас в противоположную сторону и нырнули в полуосвещенную догорающим костром темноту. Залязгали зубы, заклокотали в смертельной ненависти к сопернику набитые мясом глотки, запахло паленой шерстью. Из хижины вырвался фейерверк — это лучшие умы человечества — от Сократа до Сартра — вносили в пламя свою посильную лепту. И мы увидели хищников, прыгавших прямо в огонь, чтобы урвать кусок побольше.

Когда мы отошли примерно на милю, Лайонелл засвистел. Что-то наподобие птичьего щебета с руладой и кадансом. Никто ему не откликнулся, но я инстинктивно почувствовал, что мы не одни.

— Выходит, меня не только подслушивали, но и охраняли, — сказал я минут через десять, когда удалось наполовину преодолеть унизительное чувство ребенка, которому взрослые разрешают, сидя верхом на опрокинутом стуле, разыгрывать из себя локомотив.

— А как же, — Лайонелл шагал мерным, легким, почти бесшумным шагом. — Вы могли забыть о существовании Болдуина Мортона, но господин Эрквуд ничего не забывает.

— Но кто же? Где вы нашли таких великолепных исполнителей? Я ни разу не слышал ни малейшего треска или хруста, не заметил ни одного следа.

— Индейцы. Хотя они и загнаны в резервации, хотя и вяжут столь ценимые снобами галстуки и устраивают балаганы в обмен на подачки туристов, некоторые из них, не в пример нам, еще не разучились жить в единении с природой.

Мы вышли на освещенную мощными вертолетными прожекторами лесную прогалину. Вертолет был наполовину красным, наполовину черным, с огромными буквами на борту: “Телемортон Соединенные Штаты. 531”. Я уже собирался подняться по трапу, когда увидел их. Они стояли на опушке леса, почти сливаясь с ним — двадцать одетых в маскировочные комбинезоны неподвижных фигур. У каждого за плечом висел сверхсовременный автомат, лук и колчан со стрелами. Это было так несуразно, что я даже не рассмеялся. Как в плохом фильме, где древние римляне, погоняя впряженную в боевую колесницу квадригу, освежаются жевательной резинкой.

— А лук зачем? — спросил я наконец, и в ту же секунду сам догадался. Все это время они питались таким же способом, как я, выстрелы выдали бы мне истину.

Я полез первым. Лайонелл, чуть помедлив, небрежно помахал им рукой, и тут я увидел уже нечто совершенно диковинное. Индейцы согнули туловища в каком-то чудовищном по синхронности глубоком поклоне. По фильмам (половина образования современного человека зиждется на кино) я знал, что такого приветствия удостаивался в былые времена верховный вождь племени.