Вера Ард - Пустая колыбель

– Так вот ты из-за чего… – улыбнулась я. – Такое бывает. Он мальчик. Переменчивый.

– Это потому что я дома, а он нашел кого-то, кого не заставляют круглыми сутками сидеть в квартире.

– Но ты же знаешь, что выходить нельзя. Оштрафуют.

– Да плевать! Пусть хоть в тюрьму посадят, лишь бы выйти отсюда.

Она разрыдалась. Я прижимала ее к себе, а она плакала. Сначала зло, а потом все тише и спокойнее. В конце концов она прислонила голову к моему плечу и просто обняла меня, как делала когда-то в детстве. Мне безумно хотелось повернуть время вспять: видеть ее маленькой девочкой с двумя хвостиками, бежавшей мне навстречу, когда я забирала ее из детского сада, относить ее на руках в кроватку, когда она от усталости засыпала на диване перед телевизором, заплетать ей волосы в колосок к утреннику. Я погладила ее по голове. Волосы были уже не такими мягкими и тонкими, как когда она была малышкой. На ее каштановых кудряшках было светлое мелирование, краска сделала их более жесткими, но волосы все равно скользили между моими пальцами. Это была моя дочь, моя любимая девочка. И я уже не помнила, когда в последний раз я так обнимала ее. Она подняла голову и взглянула на меня. В глазах стояли слезы. Но ее голос вдруг стал мягким и детским:

– Мама, скажи, что все будет хорошо, что все это скоро закончится. Я не могу так больше, я не хочу так.

– Обязательно будет, солнышко, обязательно.

– Почему нас заставляют все это терпеть? Я хочу быть мальчиком, я хочу гулять, ходить в кино, я хочу просто жить!

Как ей было ответить на этот вопрос? Рассказать вновь про Еву и первородный грех? Нет, она была уже не из того поколения, чтобы воспринимать это за чистую монету. Сказать, что жизнь несправедлива? Что она родилась женщиной и это уже никак не исправить? Я не знала, что ответить, и просто сказала:

– Я тоже очень хочу жить. Жить, как мы жили раньше, проводить время с тобой и с папой. Гулять, отдыхать, ездить в отпуск на море.

Она вновь посмотрела мне в глаза и спросила:

– Почему ты тогда не сделаешь аборт?

Я предполагала, что она вновь вернется к этому вопросу.

– А ты не думала, что я могла сделать аборт двенадцать лет назад и тебя бы не было?

Она отпрянула от меня. На лице отразилось отвращение.

– А ты хотела? – в голосе вновь зазвучала злоба. – Может быть, и надо было, мне не пришлось бы сейчас все это терпеть.

Я поняла, что она неправильно восприняла мои слова.

– Алина, я к тому, что когда-нибудь и твой братик или сестра будет вот так же сидеть рядом. Этот малыш в моем животе уже жив, и я люблю его так же, как и тебя. Когда у тебя будут свои дети, ты это поймешь.

– У меня их не будет. Мы все вымрем, – Алина довольно грубо освободилась из моих объятий и села на кровать. Казалось, ей было стыдно за свою слабость.

– Нет, нет, солнышко, – я подошла к ней и попыталась обнять. Она плечом сбросила мою руку. На глазах вновь заблестели слезы.

– Можно мне побыть одной? – спросила она.

– Да, – я погладила ее по голове и сказала: – все обязательно будет хорошо.

Я подошла к двери, а она крикнула мне:

– А телефон? – На меня снова накатила злость. Алина опять была противным подростком. Но сил спорить с ней у меня больше не было. Я достала телефон из кармана и, бросив его к ней на кровать, вышла из комнаты.

Все вернулось на круги своя. Возможно, это был момент, когда я могла бы что-то изменить. Наладить контакт с дочерью. Но сейчас, вспоминая тот случай, я все еще не знаю, как должна была бы себя повести, чтобы предотвратить то, что произошло потом. Я до сих пор помню то объятие, ее беззащитность, ее любовь ко мне. Почему потом я все продолжала давить на нее? Почему не попыталась стать ей подругой, в которой она отчаянно нуждалась? Я говорю себе, что у меня не было на это сил. Хотя сейчас понимаю, что тратить всю энергию нужно было именно на Алину.

Впервые за долгое время я ехала на работу. Не хватало подписи на каких-то документах для оформления больничного по беременности. Город казался вымершим. Я села в трамвай в маске и в перчатках, полностью закутанная в одежду. Кондуктор-мужчина с удивлением посмотрел на меня. Женщины больше не работали в общественных местах и транспорте. В магазинах на кассах и в наушниках в колл-центрах сидели мужчины. Тем, кто не мог, как я, работать удаленно, обязали выплачивать пособия. Но платили их далеко не все. В большинстве своем женщины, работавшие не в крупных белых компаниях и не в бюджетных организациях, оказались в безоплатных отпусках и фактически без средств к существованию. Матери-одиночки и просто незамужние пытались устраивать митинги, но вместо этого попадали в полицию. Передвигаться по городу за пределами пары кварталов и ближайшего магазина можно было, лишь оформив пропуск с указанием причины выхода из дома, что я и сделала.

Когда я зашла в офисное здание, где располагалась редакция, избежать косых взглядов не удалось. Даже под свободной осенней курткой мой живот был вполне заметен. Знакомые здоровались со мной и глядели на меня с какой-то смесью жалости и отвращения. Казалось, я пройду сейчас мимо них, а они за спиной будут крутить пальцем у виска, считая меня сумасшедшей. Наверно, такой я и была. Шла двадцать вторая неделя. И муж, и мой начальник, видимо, до последнего надеялись, что я сделаю аборт. Но я сказала: «нет».

Путь в кабинет главного редактора проходил через опен-спейс. Когда я зашла туда, примерно три четверти рабочих столов были пусты. Это неудивительно: у нас работали в основном женщины. Сейчас они сидели за своими компьютерами дома. Коллеги мужского пола поприветствовали меня. Те, с кем я общалась больше, начали расспрашивать, как я, как справляюсь дома, как муж и дочка. Не спрашивали только о моем животе. Хотели, но молчали. Или не хотели. Я вежливо отвечала дежурными фразами.

– Вы беременны? – вдруг раздался голос за спиной, когда я уже собиралась зайти в кабинет к главному редактору. Я обернулась. В паре метров от меня стоял тот самый программист, жена которого была беременна, когда началась эпидемия. Он всегда был неразговорчивым парнем, и поэтому сейчас все сидевшие в комнате буквально уставились на него. Я до сих пор помню этот взгляд. Сколько же боли было в нем. В руке он крепко сжимал одноразовый стаканчик с водой. Он буквально ломал его своими пальцами. Вода уже капала на пол.

– Да, – коротко сказала я и хотела снова повернуться к двери.

– Зачем? – вдруг закричал он. Стакан упал, вода растеклась по его ботинкам и по полу, но он не обратил на это внимания, смотря лишь на меня. – Зачем вы это делаете? Вы понимаете, что будет?

– Понимаю. Но обсуждать это не хочу.

– Нет, не понимаете! Не понимаете! – он подбежал ко мне и схватил меня за рукав. – Она тоже не понимала! Мы так хотели этого малыша, – он почти плакал. – Она до последнего верила, до последнего.