Филип Фармер - Любовники. Плоть

Ее тело, обнаженное тело, белело бы в свете лампы или луны, подумал он. Но я никогда не видел ее тела, не видел ее даже полураздетой. Никогда-никогда не видел тела ни одной женщины – если не считать картинки, которую мне показал тот человек в Берлине. А я бросил полуголодный-полуиспуганный взгляд и убежал от него со всех ног. Интересно, нашли ли его после этого уззиты и поступили ли с ним так, как поступают с людьми, столь омерзительно извращающими реаль-ность?

Столь омерзительно… да… и все же сейчас он видит эту картинку воочию, как тогда, в полном свете берлинского дня. И человека видит, который пытался ему ее продать – высокого приятного юношу, светловолосого, широкоплечего. Он использовал при разговоре берлинский диалект исландского.

Тело белеет…

Мэри молчала. Несколько минут ничего, кроме ее дыхания, не было слышно. Потом:

– Хэл, разве мало всякого ты натворил с тех пор, как вернулся? Тебе обязательно заставлять меня еще больше рассказывать гаппту ?

– А чего это я такого сделал? – спросил он со злобой.

И при этом все же слабо улыбнулся, решив, что заставит ее говорить прямо, безо всяких околичностей. Не то чтобы она когда-нибудь оказалась на это способна, но он хотел подобраться настолько близко, насколько она позволит.

– Именно так. Ты ничего не сделал, – прошептала она.

– В смысле?

– Сам знаешь.

– Нет, не знаю.

– В ночь накануне твоего отъезда в Заповедник ты сказал, что слишком устал. Это не было реальным поводом, но я ничего не сказала гаппту , потому что свою еженедельную обязанность ты выполнил. Но тебя не было две недели, и сейчас…

– Еженедельную обязанность! – воскликнул он, приподнимаясь на локте. – Еженедельную обязанность! Это так ты об этом думаешь?

– А что, Хэл? – спросила она с некоторым удивлением. – Как еще я должна думать?

Простонав, он лег на спину и уставился в темноту.

– И что толку? – спросил он. – Зачем, для чего нам это надо? Девять лет мы женаты, детей у нас нет и никогда не будет. Я даже подавал прошение о разводе. Зачем же нам продолжать это исполнять, как паре роботов на тридэ?

Мэри тихо ахнула на вдохе, и Хэл представил мелкие черты ее лица, искаженного ужасом.

Но она, видимо, сдержалась и сумела подавить свое возмущение:

– Мы должны, потому что должны. Что нам еще делать? Ты же не предлагаешь, чтобы…

– Нет-нет, – быстро ответил он, подумав, что произойдет, если она расскажет гаппту . Остальное ему могло сойти с рук, но любой намек с ее стороны, что муж отказывается выполнять конкретную заповедь Предтечи… даже думать о таком он не смел. У него хотя бы есть престиж университетского учителя, пука какой-то площади и шанс на продвижение. Но не в том случае, если он…

– Да нет, конечно, – сказал он. – Я знаю, что мы должны стараться завести детей, даже если кажется, что это безнадежно.

– Врачи говорят, что ничего физически неверного ни с кем из нас не происходит, – сказала она уже в тысячный раз за последние пять лет. – Значит, кто-то из нас злоумышляет против реальности, отказывая своему телу в его истинном будущем. И я знаю, что это не могу быть я. Не могу!

– Темная сторона личности искусно скрывает свой мрак от светлой стороны, – процитировал Хэл «Западный талмуд». – Уклонист внутри нас заставляет нас спотыкаться, и нам то не ведомо.

Ничто не могло вывести из себя постоянно цитирующую заповеди Мэри так, как обращение Хэла к тому же оружию. Но сейчас она разразилась не тирадой, а слезами:

– Хэл, мне страшно! Понимаешь ли ты, что еще год – и наше время кончится? И тогда мы предстанем перед уззитами для нового испытания? И если не пройдем его, если они выяснят, что один из нас отказывает в будущем нашим детям… они ясно дали понять, что тогда будет!

Искусственное осеменение от постороннего донора есть прелюбодеяние! Клонирование же запрещено Сигменом, ибо оно есть мерзость пред светлым ликом Его!

Впервые за вечер Хэл ей посочувствовал. Ему был знаком этот ужас, – ужас, от которого Мэри дрожала так, что тряслась кровать.

Но никак нельзя допустить, чтобы она про это узнала. Тогда она рассыплется в мелкие осколки, как бывало уже не раз. И ему придется всю ночь собирать их, кое-как составляя облик прежней Мэри.

– Думаю, ты слишком сгущаешь краски, – сказал он. – В конце концов, мы весьма уважаемые и востребованные профессионалы. Не станут же они напрасно тратить наше образование и способности, отправляя нас к Ч. Я думаю, если ты не забеременеешь, то нам непременно продлят срок. В конце концов, у них есть и прецедент, и полномочия. Сам Предтеча сказал, что каждый случай должен рассматриваться в контексте, и не следует судить всех по абсолютному правилу. А мы…

– И часто рассматривают случай в контексте ? – пронзительно заверещала она. – Часто? Ты не хуже меня знаешь, что абсолютное правило применяется всегда !

– Ничего подобного я не знаю, – его тон был мягким, успокаивающим. – Неужели ты так наивна? Если во всем слепо верить правдовещателям… Но я слышал кое-что насчет иерархии. Я знаю, что кровное родство, дружба, престиж, богатство или полезность для Церства иногда могут смягчить правила.

Мэри села в постели.

– Хочешь сказать, что уриелитов можно подкупить? – спросила она потрясенно.

– Никогда и никому я этого не скажу, – возразил он. – И поклянусь отрубленной рукой Сигмена, что не допускаю ни малейшего намека на подобную мерзкую нереальность. Я лишь хочу сказать, что полезность для Церства иногда выливается в амнистию или во второй шанс.

– Кого ты знаешь, кто мог бы нам помочь? – спросила Мэри, и Хэл улыбнулся в темноте. Пусть Мэри и потрясена его откровенностью, но она практична и без колебаний воспользуется любым средством, чтобы выпутаться из сложной ситуации.

Несколько минут длилось молчание. Мэри дышала тяжело, как загнанный в угол зверь. Наконец Хэл сказал:

– Ну, на самом-то деле я не знаю никого настолько влиятельного… кроме, пожалуй, Ольвегссена. Это он делает замечания о моем М.Р.

– Видишь! Опять М. Р.! Если бы ты только постарался, Хэл…

– Если бы ты с такой прытью не бежала всякий раз к гаппту , – ответил он с горечью.

– Хэл, я ничего не могу сделать, если ты так легко миришься с нереальностью! Мне самой не нравится то, что приходится делать, но это мой долг! Ты опять же виновен в неправедности, укоряя меня за то, что я должна сделать. Еще одна черная отметка…

– … которую ты вынуждена будешь передать гаппту . Знаю, знаю. Давай не будем к этому возвращаться в десятитысячный раз.

– Но ведь ты свернул разговор на эту тему, – ответила она с праведным возмущением.

– Кажется, у нас это единственная тема для разговоров.