Иван Митряйкин - Поцелуй Ехидны

Да, ему нравилось выглядеть хорошо. Но сегодня был не его день. С утра его выловила заместитель по воспитательной работе и безапелляционным голосом заявила:

– Владислав Сергеевич, как хорошо, что вы приехали раньше. Заболел один из воспитателей. Вы вместо него направляетесь со старшими классами на сельхозработы.

– Сельхозработы – это что? Можно как-то поподробнее?

– Вот и подробности: берете восьмой и девятый класс, нового историка Дмитрия Анатольевича и одну заслуженную работницу ведра и тряпки Галину, садитесь с ними в автобус и едете на поле собирать картошку. За эту работу колхоз выделит нам на пропитание пару тонн. Вопросы есть?

– Есть. А можно я не поеду?

– Нельзя. Кстати, хорошо выглядите, очень подходяще для картофельного поля.

Влад поскрипел зубами, но от ответа воздержался.

Новый преподаватель истории и по совместительству воспитатель оказался худым и нескладным молодым человеком. Прямые темные волосы падали на смуглое лицо, глаза светились огнем фанатизма и преданностью выбранной профессии. Руки и ноги находились в постоянном движении. И что самое страшное, он был болтлив. За все время, пока они ехали на поле, он говорил, и говорил, и говорил. Сидел рядом с дородной, довольно молодой и улыбчивой Галиной, той самой работницей ведра и тряпки, и не умолкал. Тему разговора Влад не улавливал, эту машину с будкой, по ошибке названную автобусом, немилосердно трясло, и, судя по ощущениям, водитель забыл, что в будке находятся люди. Влад старался удержаться на месте и не понимал, как можно столько говорить, когда от тряски зубы стучат друг о друга. Даже дети, в основном, молчали. И теперь вместо чувства собственного достоинства Влад испытывал неловкость. Вот как одежда бывает к месту и не к месту. Из-за своего наряда он выглядел здесь не то что белой вороной, а скорее полярным белым медведем, летящим в стае воробьев. И еще этот Дмитрий Анатольевич не умолкал…

Инга проснулась с больной головой. Окончание вчерашнего вечера она помнила смутно. Муж пришел какой-то расстроенный и, не слушая ее возмущения, ушел в ванную. Когда он вернулся, она курила на балконе и допивала бокал вина. Бокал был уже четвертый за вечер, и поэтому она чувствовала себя непонятой, невыслушанной и была полна решимости это исправить. В общем, Инга хотела скандала, хорошего такого скандала. Даже уже представляла, как в порыве гнева и обиды швырнет бокал в стену, и он осыплется звенящими осколками. Еле удержалась, чтобы не порепетировать. Очень хотела объяснить этому деревенщине, что она человек, не кухарка и не прачка, а женщина. Что ее мнение тоже что-то значит, что она хочет, чтобы с ней общались, хочет выйти в свет. И в их случае согласна на местное кафе и… стиральную машину. Когда она выходила за него замуж, то думала, что они будут жить как люди, а они ютятся на съемной квартире, в перспективе ничего не светит, зарплата маленькая. А в доме нет даже стиральной машины.

Но муж на провокацию в виде ее дымящейся сигареты и отсутствия на столе ужина не повелся. И что самое обидное, даже как бы не заметил. Сухо произнес: «Я ужинать не буду. Устал. Пойду лягу», рассеянно поцеловал в щеку и ушел в комнату. Даже не поморщился от табачного дыма, хотя терпеть его не мог. Скотина. И пока Инга выходила из ступора, докуривая до фильтра, допивала вино и собиралась с мыслями, он уже улегся на диван. НА ДИВАН!!! Отвернулся лицом к стене и изобразил давно спящего человека.

Инге хватило остатков трезвого мозга, чтобы понять: мужа что-то расстроило и сейчас его лучше не трогать. Она вернулась на балкон, к недопитой бутылке и сигаретам, и под свет уличных фонарей жалела себя еще часа полтора, пока не выкурила всю пачку. Поднялась, влила в себя последний глоток вина и пошла на кухню.

Только зайдя в тепло, она поняла, что замерзла, пьяна и ее подташнивает от такого количества сигарет. Кое-как добралась до кровати и упала, не разбирая постели и не снимая халата, завернулась в покрывало. Попыталась не обращать внимания на крутящийся потолок и уснуть, и ей это быстро удалось.

Дождь в лесу почти не ощущался. Только крупные капли срывались с ветвей и с гулкими шлепками падали на усыпанную хвоей землю. Очень неприятное ощущение, когда такая капля падала на голову или, и того хуже, за шиворот куртки. Но мальчику, который не должен был находиться здесь, было уже все равно. Он шел умирать. И самое страшное – он четко это осознавал. Он впервые пришел в себя с той ночи, когда, внезапно проснувшись, открыл глаза и увидел перед своим лицом шевелящийся ужас. Почему он тогда не закричал, непонятно. Может, если бы у него была в запасе хоть пара секунд, он осознал бы реальность происходящего и заорал во весь голос. Но времени ему не оставили. Ласковое, почти бархатное прикосновение к губам оборвало все чувства и погрузило в спасительную темноту.

Утром он почти не помнил ночного происшествия. Только момент, когда он открыл глаза и пережил короткий миг страха, иногда возвращался во сне, а может, это были и не сны. Но это неважно, ведь потом было хорошо и спокойно. И со временем страх стал забываться, уходить, пока не исчез окончательно, спрятался где-то в глубине. Вот только с телом начало твориться что-то непонятное. Оно перестало его слушаться, как прежде, думать не хотелось совершенно, а потом стало и не о чем. Появилось повышенное слюноотделение, он сначала сглатывал слюну, а потом ему стало все равно – пусть течет. Доктор в белом халате быстро его осмотрел, очень быстро. Хороший доктор. Добрый. Молчаливый.

Прошлым вечером ему пришлось уйти из игровой комнаты, чтобы посмотреть на нового преподавателя. Зачем, он не знал: надо – значит, надо. И он все сделал: пришел, посмотрел и даже прикоснулся. Все, как она приказала. А теперь шел умирать. И это знание вложила в голову тоже она, вместе со страхом, страхом смерти. Милосерднее было бы оставить его в том состоянии, в котором он пребывал последний месяц. Но нет, она любила мясо, приправленное страхом. И поэтому сделала ему последний подарок: он осознал свою скорую смерть.

Он всхлипнул, попытался поднять руку и задержаться за ветки. Хотя бы на мгновение остановиться! Может, получится повернуть назад. Нет. Возможность управлять телом у него забрали. Оставили только возможность чувствовать страх. Он хотел закричать, но не смог. Впереди что-то шевельнулось. Она ждет. Шум ветра в ветвях деревьев, неравномерная дробь капель. Он шел умирать.

Утром Влад встал до звонка будильника, собирался тихо, стараясь не шуметь.

Зашипел чайник, скрипнул шкаф. Шкаф? Вся постоянно носимая одежда Влада складировалась на кресле и состояла из пары классических джинсов и какого-либо особо любимого в данный момент свитера.